АНТИФАШИСТЫ

Антифашисты

Глава из романа

Во всеобщем немецком безвеселии выделялся Вальтер своим поникшим безволием. И в глазах его серой печали не теплился луч даже робкой надежды на избавление от унижений со стороны товарищей по плену.

Глядя на Вальтера, и Валерику делалось скучно. И хотелось ему немца подбодрить, сказать что-то доброе, даже веселое, но, кроме «гутен так», в голову ничего не приходило.

Ему и нравился Вальтер, что сам себя сдал в русский плен, и не нравился, что он такой безответный и сникший.

И Валерику было обидно за Вальтера, что за насмешки разных там себастьянов товарищ Сталин дает только сто граммов хлеба.

«Сто граммов, — прикидывал Валерик, — это довесок хороший. Интересно, ему горбушку дают или мякишку?»

Фриц сказал, что не только Вальтер получает Сталинский хлеб, есть и другие, кто в русский плен добровольно пошел. Но они не заметны, а может, не интересны для пересмешников злых или опасны и умеют себя защитить.

То же самое бабушка Настя сказала, когда Валерик поведал ей про бедного Вальтера:

— Дак этот твой немец, наверно, по первости не сумел защититься, когда над ним начали злобно смеяться. Дал потачку насмешникам. А в этом деле спуску давать нельзя. Тут, дитенок ты мой, или пан, или пропал, если хочешь быть и дальше человеком…

И все привыкли, что Вальтер — человек неисправимо-виноватый, и поведением своим он будто бы согласен с приговором таким. И виноватость эта рабская, осознанная им, даже голос его сделала придавленным.

Когда Вальтер в плену оказался вместе с остатками роты своей, жуткий страх на него навалился. Страх возник как прозрение: что теперь будет с его семьей? Согласно приказу фюрера от 3 января 42 года, все отступающие офицеры и солдаты будут, как изменники, расстреливаться эсэсовцами и гестаповцами, находящимися во второй позиции. Теперь Вальтер предатель и трус и подлежит расстрелу. И кто докажет, что Вальтер не отступал и не сдавался в плен, а его запахал русский танк вместе с его пулеметным расчетом. Что похоронная команда русских вытащила Вальтера из-под раздавленного танком пулеметного гнезда.

Вальтер не сомневался, что фюрер семью уничтожил. И тяжесть вины позорной, непоправимой вины, — ежедневно давила его.

Но семья отыскалась нежданно, и Вальтер воспрянул и будто воскрес. И воскрешение это был отмечен лагерным начальством.

Пленные немцы в то утро без охраны привычной пошли на работу. И не колонной пошли, как всегда, а повзводно. И с боку каждого взвода шел человек безоружный в черном мундире.

— Слава те, Господи! — перекрестилась бабушка Настя. — Уразумил-таки Бог начальников наших: пленных немцев принять за людей! Сколько ж можно гонять их стадом скотинным! И все под дулами винтовок да револьверов…

В слове «револьверов» ударение бабушка сделала на первое «о».

— Да рванье б это скинуть с них, с колодками вместе. А то командиров в мундиры одели, хоть и в черные, а солдатиков бедных в лохмотьях оставили. Видно, батюшка Сталин не знает…

— Ты ж говорила, что батюшка Сталин не дает на немцах нашу солдатскую форму поганить! Говорила? Говорила…

— Ну, когда-сь говорила, наверно… Ну, дак и что? — Уклоняется бабушка Настя от прямого ответа. — Дак с тех пор немцы с нами сдружились! Да и мы их врагами уже не считаем. Какие ж это враги? Скорей, обездоленные. Германия ихняя вон аж где! И бабы там ихние, и дети… если выжили. А мужики все в России… шлындают тут по развалинам… Хоть и не часто мы им помогаем, а все ж угощаем. И не вот тебе с шиком каким угощаем, а по бедности нашей, чем Бог посылает. Но зато от души. И немцы это видят и понимают… А чтой-та за люди такие в черном, а, внучек ты мой? Откуда взялись?

— Мам, а кто эти в черном?

— Это антифашисты, сынок. Против фашизма они боролись.

— А как боролись? Прямо строчили из автоматов?

— Наверно, вели подрывную работу в тылу.

— Взрывали все, как партизаны?

— Скорее всего, против фашизма народ поднимали.

— А кто ж их сюда прислал?

— Их, пожалуй, набрали из числа военнопленных. Твой приятель не попал в число антифашистов?

— Наверно, не попал. А было бы здорово, если бы Фрицу дали такой мундир! Старый мундир его весь продырявился…

И замер Валерик на полуслове: сбоку взвода, где шли его немцы-друзья, Вальтер Эрих Карл шагал, в черную форму одетый. На рукаве повязка с буквами «КВ».

— Вот это да-а! Вот это номер! А Фриц… Эх ты, Фриц! Смылся бы в плен, как Вальтер, был бы сейчас бы командиром!

А мама с тротуара вглядывалась в проходившего Фрица. И о чем толкует с бабушкой Настей Валерик, не слышала. В ту минуту она не способна была видеть и слышать кого-то еще.

«Вот он сейчас пройдет, и взгляды не встретятся наши! Однако глянул мельком! И будто бы улыбнулся украдкой! Вот что бывает, когда на глаза попадаемся часто! Привыкаем друг к другу. Мне он становится ближе… Будто Степушка мой… Себя обманываю я заведомо умышленным обманом. Но как приятно обмануться, когда ты этого желаешь! Боже мой! И в этом весь мой грех!»

«В мамкиных глазах грустинки плачут», — отметил Валерик, наблюдая, как его мамка глазами провожает Фрица.

И еще уловил Валерик, как глянул на мамку Фриц. Глянул так, будто взглядом своим ненасытным решился вобрать ее всю: с прической, платьем и туфлями белыми!.. И тут же глаза опустил.

«Стесняется Фриц, — догадался Валерик. — А мамке нельзя быть нарядной такой и красивой: испугается Фриц и знакомиться с нею не станет».

А колодки стучат по булыжникам, сыпанину шагов отбивая. Немцы не в ногу прошли, но дисциплину в строю соблюдали: никто не держал в карманах рук, как бы они ни торчали из рукавов, истрепанных пленом.

— Степаныч! — окликнул Валерика дядя Женя Уваров. — А ты знаешь, кто это вот перед нами идет? Кто это колодками скребет по нашей мостовой?

— Как будто не видите! Пленные немцы…

— Нет, дорогой! Это не просто пленные немцы! Это германский вермахт в русских кандалах! Вот это кто! И что это такое!

И палец в рубцах ожоговых дядя Женя кверху заострил и на Валерика взглянул многозначительно.

Валерик ничего не понял из того, что Уваров сказал мимоходом. Его заботило другое: как будет командовать Вальтер на заводских руинах?

А когда увидел Вальтера нового и голос услышал его измененный, то невольно отметил, что немец как будто бы даже подрос. Стал говорить уверенно и твердо, словно ждал возражений и, с крепнущей волей воскресшего в нем командира, готов был тут же пресечь любой протест.

— Теперь Вальтер даст кое-кому прикурить, да, Фриц?

— Вальтер есть фельдфебель, — уточнил уважительно Фриц.

— Да? Ну, теперь Себастьяну капец! Фриц, а что это за буквы у Вальтера на рукаве?

— КВ — командир взвода, — сказал Фриц и добавил, что за командирство Вальтер получает еще сто грамм хлеба.

— Ого! Куда ж он его столько ест?

И заметил Валерик, что немцы, которые «мухлевали», закладывая в штабели кирпичей половинки и трехчетверки, — стали спешно, но так, чтобы Вальтер не видел, свои штабеля очищать от кирпичного боя, по-воровски озираясь.

Началось это после того, как Вальтер приказал Себастьяну погрузить на машину свой штабель, в котором середина забита была половинками.

— Вас ист дас? — негромко спросил тогда Вальтер. — Что это?

Себастьян, улыбаясь кисло, на Вальтера не глядел и пальцы мял, будто они замерзли под взглядом командира взвода.

— Вернешься в Фатерланд и будешь так же мухлевать? Должен, по-твоему, так поступать настоящий немец? — спокойно заметил он Себастьяну по-немецки, но слово «мухлевать» по-русски произнес.

— Вальтер дал Себастьяну по кумполу, — заметил Бергер.

— А я думал, орать начнет! — зажмурился Валерик, будто готовился услышать крик ужасный.

— О, братишка. Убивать можно тихо, и Вальтер это знает. Он гороший солдат. Он получил из Фатерланд большую радость: в деревне у него все живы — фрау, дети, папа, мама… и старый пес… А Вальтер думал, что погибли все.

И Бергер вздохнул с застарелою болью и привлек Валерика к себе:

— Вальтер не боится ничего теперь. А где моя фрау? Где мои дети?.. О, майн Готт…

— Письмо тебе пишут дети твои и фрау, — нашелся Валерик.

— Ты горошо говоришь. Ты есть комиссар.

— Отто, а почему ты не командир? Разве ты не антифашист?

— Отто есть ветеринар. Отто есть специалист. Отто не гочет быть никто. Антифашист не есть специалист.

— И Вальтер не специалист?

— Вальтер есть гороший командир.

Валерику было приятно, что беззащитного в прошлом Вальтера, которого так жестоко обижал Себастьян, командиром сделали.

— Фриц, ты бы, наверно, был командиром получше, чем Вальтер!..

— Йа, йа, — Фриц соглашается и тут же внимание Валерика отводит от себя, указывая в сторону бачка с водою питьевой. — Вальтер курит!

И Фриц в пол-лица гримасу состроил, похожую на усмешку, показав этим самым неодобрение: вот, мол, только стал командиром, как сразу заважничал. Мы работать должны, а он в это время может курить сколько хочет! А ведь раньше совсем не курил!

Но Валерика это не трогало. Он уже знал, что командир взвода освобожден от работы. Заботило другое:

— Фриц, а ты мамку видел мою?

— Йа, йа, — Фриц покивал головой.

— Красивая мамка моя, да, Фриц?

Продолжая прилежно очищать кирпичи, Фриц только брови вздернул да головой покивал бессловесно.

— А давай сбегаем в гости к нам! Давай! Познакомишься с мамкой моей! Ты только Вальтеру скажи, чтоб тебя отпустил по-нормальному.

— Ферботен сбегаем, — крутит головой Фриц, явно не желая встречаться с той женщиной, красивой и молоденькой, что по утрам за ним подсматривает из кустов.

— Ферботен? А как же тебя сержант отпускал за водой? До самого колодца отпускал! А это дальше, чем до нашего барака!

— Гороший сержант — есть камрад.

— А «камрад» — это кто?

— Братишка золдатен.

— Солдатский братишка? Вот здорово! Это все потому, что он был хороший товарищ, тот красивый сержант. Алке-стрелочнице очень нравился, но дослужился до дембеля и уехал домой, на Кубань. А Ибрагимка остался: будет завод охранять… Фриц, а ты в каком полку служил? Номер полка был какой?

Фриц прекращает работу и настороженно смотрит на мальчика.

— Что ты так смотришь? Номер полка забыл, что ли?

— Йа, йа! Забыл, забыл! — с поспешностью, удивившей Валерика, Фриц закивал головой, оставаясь встревоженным.

— Ну, ты даешь! А мне надо точно знать, и Толяну надо.

— Кому надо знать? Кому?

— Мне надо знать и корешу моему, Толяну. Может, ты воевал в триста тридцать втором полку! — пишет Валерик на песке 332 и в число это тычет пальцем. — Вот в этом самом, что замучил нашу Зою Космодемьянскую!

— О! Найн, найн! — светлеет лицом обрадованный Фриц. — Дизер полк нету! Полк сразу нету! Зоя капут, унд полк разбежали!

— Разогнали?

— Расформировали тот полк, братишка, — пояснил Бергер, направляясь к бачку с водой. — Солдаты боялись в нем воевать: Сталин приказал из 332 полка никого в плен не брать, а стрелять на месте.

— Здорово как! Товарищ Сталин молодец! Фриц, а Сталинский хлеб от горбушки дают или мякишку?

Фриц усмехнулся:

— Вальтер будет сказать.

— С Вальтером я не дружу. Вот если бы ты сдался в плен, ты бы сказал: горбушку дают или мякишку.

— Ихь бин дойче золдат, елки-палки! — на Валерика глянул строго.

— А чей тогда Вальтер солдат?

Фриц поднимает брови и молчит, продолжая усердно сбивать старый раствор с кирпича.

— И Вальтер немецкий солдат, — за него отвечает Валерик. — Только сначала он был фашистом, а когда сдался в плен — антифашистом стал. Так? А сам улыбаешься!.. Вот был бы сейчас антифашистом и командиром!.. Ну, хоть бы на такусенький кусманчик сдался в плен, — большим пальцем Валерик показывает малую часть мизинца своего. — И был бы у тебя мундир, как у Вальтера, а этот, старый твой мундир мы бы дяде Ване сдали на корявки, за крючки и леску.

— О, «старый твой мундир дяде Ване на корявки!..» «Старый твой мундир!» — есть кусманчик Дойчланд! Такусенький кусманчик! — И Фриц показал Валерику кончик мизинца, в точности повторив его жест. — На корявки дяде Ване! Елки-палки… Ферботен!

И с возмущением наигранным крутнул головой.

— Ну и ходи оборванцем!

— Ихь бин дойче золдат! Йа не есть оборванцем! Мундир — есть мундир!

— Твой мундир дядя Ваня на корявки уже не возьмет, — замечает Валерик укоризненно. — Бабушка Насти за вас, за пленных, переживает: «На наших немцах уже не мундиры, а одно название. Хоть и супостаты они, а мне за них стыдно, будто я довела их до такого позора».

— А «супостаты» — дизер что? — спрашивает Фриц с интересом.

— Супостаты? Бабушка Настя сказала, что супостаты — это враги. Все наши враги — это супостаты. А у немцев супостаты есть?

— О-о! — с готовностью вскидывает голову Фриц и, заострив указательный палец кверху, поясняет: — Дас ист Дойчланд.

— Понял: твой палец — это Германия.

— Унт дизе, — другой рукой Фриц обводит пространство вокруг вызывающе задранного кверху пальца. — Супостаты, супостаты, супостаты!..

— Все вокруг немцев — супостаты? — не хочет верить Валерик. — И мы, все русские? И товарищ Сталин?

— О! Найн! Найн! — категорически не соглашается Фриц. Снимает с головы кепи, кладет ее на стопку кирпичей, и перед ней на колени становится, и руки складывает в молитвенную позу: — Геноссе Сталин есть Дойчер Готт!

— Товарищ Сталин немецкий Бог?

Фриц утвердительно кивает головой.

— А своего Бога, немецкого, вы куда подевали?

— Дойчер Готт ин русиш плен, — сказал и голову потерянно повесил.

— Вот это номер!..

Примчавшись в барак, Валерик прямо с порога выпалил бабушке Насте:

— Бабуля, Фриц говорит, что у немцев Бог — наш товарищ Сталин! А ихний, немецкий Бог в русском плену сидит!

— Да что ты говоришь! — всплеснула руками бабушка Настя, выражая этим свое удивление крайнее. — Так прямо и говорит?

— Так прямо, бабуля.

— Что ж это с ним такое? — перешла на шепот бабушка. — Наверно-таки, радио наслушался. А может, где в газетах прочитал… А ежели разобраться по-тихому, внучек ты мой, дак так оно и быть должно! И слава Богу, что наш батюшка Сталин у них на божницу поставлен, а не басурманин какой-ся!..

А. Литвинов.