НЕ ШУМЯТ БОЛЬШЕ ЯРМАРКИ В СВЯТСКЕ

Не шумят больше ярмарки в Святске

Чернобыльская беда разметала народ из родной Брянщины по тридцати окрестным селам и по всему свету

Село мое Святск, что на самом краешке России и в 170 километрах от ЧАЭС, по радиационному фактору (плотность загрязнения здесь составляет 40 кюри на 1 кв. км) было приговорено к отселению и за двадцать лет после взрыва ядерного реактора в Чернобыле совсем сошло с лица земли. Ветер беды разметал святский народ по тридцати селам, поселкам, городам Брянщины, по десяти областям России, по четырем республикам бывшего СССР. Горькую участь Святска разделили десятки и сотни ближних и дальних российских и белорусских селений. Какие уже не деревни, а призраки с пустыми глазницами окон в обезлюдевших навсегда домах. Какие давно сметены палом. Какие просто захоронены со всеми хатами в могильниках…
Кто бы мог лет двадцать назад представить себе, что «от жизни той, что бушевала здесь», останутся одни лишь воспоминания?!

Святск – село старинное: ему более трех веков. Далекие предки наши в свое время сильно разошлись во взглядах с патриархом Никоном и остались в старой вере, чем и навлекли на себя царский гнев. Спасаясь от притеснений и гонений, последователи древлеправославия бежали на окраины Русского государства, в места глухие и труднодоступные.
Стоит Святск на взгорке, будто люди здесь не село, а храм для души своей ставили.
Сам образ жизни селян при всей внешней светскости сохранял глубокую приверженность духовным ценностям старообрядчества. Каждый святский дом походил на маленький музей со своей экспозицией старинных икон в серебряных окладах, со священными, на замках, книгами.
Чистое, ухоженное, исполненное святости село мое всегда напоминало благообразную старушку в цветной, отороченной бахромой атласке, только что собравшуюся в церковь к светлой заутрене.
В селе нашем, что всего в версте от Беларуси и немного дальше от Украины, по воскресным дням, сколько себя помню, шумели базары. Одних только ярмарок здесь справлялось девять в году, и все они, как правило, были приурочены к церковным праздникам: Филипповская, Петровская, Успенская, Михайловская… С рассветом в Свяцкую, как по старинке окрестные жители называли наше село, стекался народ со всей многонациональной округи. Соседние белорусские вески везли на продажу поросят-сосунков в больших плетеных корзинах, гусей… Запряженные волами, тянулись с украинской стороны обрешеченные и набитые соломой высокие возы с глиняными горшками, кувшинами, плошками… Ближние русские селения привозили на подводах свои меды в бочонках, кули ржи и пшеницы…
Да что там мои детские впечатления – куда больше могут поведать о святских ярмарках наши старики и старушки! «Хлопцы катали девок на каруселях, – вспоминал старожил Святска Егор Иванович Горев, – и угощали монпасьем».
Люди ехали на ярмарку, как на праздник – в лучших своих нарядах. Ехали, как говорится, на других поглядеть и себя показать. Каких только нарядов, бывало, не насмотришься в живом кружеве ярмарочного дня! Сама же ярмарка красна была прежде всего своими торговыми рядами. Медовые и олейные, пряничные и бараночные, огуречные – летом и луковые – по осени. А далее шли ряды гончарные и бондарские, обозные и дегтярные.
…С полудня народ усталый, но довольный, слегка раздобревший после магарыча, которым обычно скреплялась любая сделка, с песнями под гармонь разъезжался, расходился, растекался по округе. Стихал понемногу людской гомон, прямо на твоих глазах начинало пустеть торжище, и становилось чуточку грустно оттого, что этот разноязыкий, разноликий, разноцветный праздник так быстро отгомонил, отмелькал, отцвел.
Спокон веку в Святске жили русские, белорусы, украинцы, евреи… Как только ни разделяли нас, сама жизнь соединяла и объединяла маленькие святские народы в добрый человеческий интернационал. К слову сказать, до революции и даже после нее, до начала церковных погромов в селе спокойно, без бед и обид, уживались по соседству две церкви: старообрядческая и православная нового толка, молельный дом старообрядцев-беспоповцев и синагога. В таком вот духовном космосе и сформировалась общность людей, где всегда царили взаимопонимание, доброжелательность.
Всякое было в истории села. В начале прошлого века Святск «ходил» в посадах, и не случись революции, он определенно стал бы городом. Во всяком случае, предпосылки, что он мог бы им стать, были весьма серьезные: здесь жило много мастерового люду, существовали всевозможные промыслы и ремесла, процветала коммерция.
Социальный эксперимент, начавшийся в 1917 году, обернулся для Святска крушением всех его жизненных основ. Не стало ни мельниц, ни маслобоен, ни пекарен – все было экспроприировано, обобществлено и, оказавшись без хозяйского глазу, быстро пришло в негодность. Не стало и мастеровых людей – кто успел съехать сам, кого угнали в ссылки и тюрьмы. Репрессии не обошли и середняков-хлебопашцев. К примеру, семью моей тетки по отцовской линии, державшую в своем хозяйстве корову и двух коней, причислили к кулакам и отправили в северную ссылку. Закрыли молельню, синагогу и одну из церквей. Коллективизация же довела Святск до такой точки, что его даже объявили неперспективным, то есть обрекли на медленное умирание.
Сейчас трудно сказать, какая внутренняя пружина сработала в сельском люде, но в течение каких-нибудь десяти лет Святск вышел в число лучших по району. Урожайность зерновых в колхозе стала неуклонно расти и вскоре превысила 50 центнеров с гектара на круг. Надой на корову достиг четырех тысяч килограммов в год. Село за эти годы словно преобразилось, того не ведая, что совсем скоро Чернобыль разом оборвет его высокий взлет.
Ах какая, помнится, чудная была в тот год весна! Ранняя, теплая, солнечная. Рано пошла в рост трава – село уже отведало в охотку щавелевых щей. Запушилась желтым цветом ива перед моим домом – весь день висел над ней гул слетавшихся за взятком пчел. С полей наплывал рокот тракторов: колхоз торопился с севом яровых. После зимней отлучки аисты приводили в порядок свое гнездо на высоком дубе. Село готовилось к майским праздникам… Тихо догорал закат, с востока тянуло сладковатой горечью молодой березовой листвы – по всем приметам завтрашний день обещал быть погожим. Это было 25 апреля 1986 года.
Кто мог знать, что через несколько часов в Чернобыле взорвется ядерный реактор и время для Святска остановится навсегда?!
Раз в году выпадает такой день, когда разметанные ветром лихолетья по всему свету святские люди слетаются к родному гнездовью. С далекой Витебщины, прихватив детей и внуков, приехала на Радуницу в Святск Устинья Фадеевна Перевозская и сразу же бросилась к своему дому. Топчется, как потерянная, по заросшему быльем двору и не узнает его. Наконец отыскивает взглядом клумбочку с проклюнувшимися к солнцу нарциссами и тихо разговаривает с ними. Потом, приложив козырьком руку к стеклу, долго всматривается в окошко дома. Видит печь с подсиненной занавеской над припечком и при этом плачет-причитает: «Печечка моя родненькая! Ты ж меня всю жизнь грела, а теперь сама стоишь холодная…»
Завершается этот день всеобщим шествием к роднику-кринице, из которой село спокон веку пило святую, согласно преданию, воду. Сами напьются вдоволь и еще с собой наберут полные бидончики, чтобы где-то за сотни, тысячи верст от Святска окропить его водой своих детей и внуков.
* * *
Когда попадаешь в Святск, еще совсем недавно полный жизни, всякий раз цепенеешь при виде царящего здесь теперь запустения. Сплошь развалины да пепелища, над которыми, словно сполохи, вздымаются пурпурно-розовые соцветия иван-чая, неизменного спутника пожарищ и пустырей. А между Ленинской и Советской – руины на месте разграбленной и сожженной заодно с табличкой над папертью «Памятник деревянной архитектуры. Охраняется государством» церкви Успения, где я когда-то был крещен.
Вот так же, как и я, святские люди едут и едут в Святск, чтобы хоть на миг прильнуть душой к милым с детства местам, поклониться отеческим гробам и вволю наплакаться на родимых пепелищах. Чувство родины конкретно, и живет оно в каждом из нас, пока память сохраняет живую связь с тем уголком земли, где тебе судьбой было уготовано родиться.
Первое время после катастрофы в Чернобыле я еще жил смутной надеждой на чудо, что с годами все образуется, станет на свои места и никогда не потухнет для меня в святских окнах свет моей родины…
Мог ли я когда подумать, что мне суждено пережить свое село?!

Анатолий ВОРОБЬЕВ