ОСКОЛОК У СЕРДЦА

ОСКОЛОК У СЕРДЦА

Рассказ (отрывок)

– Слева по курсу японские истребители, – услышал Степанов в шлемофоне голос летевшего впереди флагмана.

– Лейтенант, старшина, приготовиться к отражению атаки, – командира экипажа воздушный стрелок узнал только по характерному оканью, – тот был родом с Волги, из Нижнего Новгорода.

Он повернул голову в ту сторону, но ничего не увидел, солнце светило в глаза и скрывало самолеты противника. Быстро отодвинув фонарь кабины, воздушный стрелок по заученной наизусть инструкции приподнял и развернул на турели уже заряженный лентой пулемет в правую сторону.

Над ними, на некотором удалении промелькнула тройка маленьких серебристых самолетов. Они быстро прошлись над их девяткой и стали заходить на второй круг.

– Примериваются, – сообразил старшина. Но тут же услышал характерный треск пулеметов. Это вслед за первой тройкой на них пошло в атаку еще одно звено. Степанов знал, что японские истребители всегда летают тройками – ведущим и двумя ведомыми. Боковым зрением отметил и еще несколько таких, держащихся в стороне. Теперь он уже хорошо видел красные круги на крыльях – японский символ восходящего солнца – и начертанные на стабилизаторе иероглифы.

– Сколько же их тут? – спросил он сам себя, но в это время прямо за хвостовым оперением своего самолета увидел атакующего «Накадзиму». Истребитель шел чуть сбоку по курсу и Степанов отчетливо увидел красную молнию, пересекающую киль Ки-27 – так называли этот самолет у них на тактических занятиях, – знак одиннадцатого японского авиаполка-сентая.

Быстро направив ствол ШКАСа в эту сторону и прицелившись, стрелок дал длинную очередь. Ответный огонь открыли и с других наших самолетов. Несмотря на атаку истребителей их строй не нарушился. Почти одновременно из под кабины пилота «Накадзимы», там где у них стоит пулемет, сверкнули вспышки выстрелов. Степанов услышал как в нескольких местах затрещала металлическая обшивка его СБ, пробитая пулями. Истребитель сделал наклон крыльями и стал отходить от бомбардировщика стремительно падая вниз. Только тут Степанов заметил шлейф дыма, тянущийся из его мотора. «Неужели попал?» – подумал он, и в это время услышал голос Горелого.

– Так тебе, собаке, и надо. Молодец, старшина. Как ты там, цел?

– Нормально, товарищ капитан.

– Ну, добро. Сейчас пойдут на новый заход, дай им еще прикурить.

Он осмотрелся. Несколько черных дыр зияли на крыле и хвосте самолета. В пылу боя он не заметил этого, так же как и того, что его правая нога странно онемела и вслед за этим жгучая боль пронзила ее. Подробно рассмотреть ногу в тесной кабине не удалось, тем более в сапоге.

– Ничего, – подумал про себя радист, – самое главное – руки и голова целы.

В это время увидел в нижний прицел еще один прямо на него летящий истребитель. Последнее время японцы научились атакам на бомбардировщики снизу, со стороны брюха. Оперение прикрывало обзор и Степанов машинально направив ствол своего люкового ШКАСа*, прикрывающего бомбардировщик снизу, прямо на вращающийся винт и нажал на спусковой крючок. Палец судорожно давил на него пока не занемела рука, которую он тоже вдруг перестал чувствовать. А ствол двигался по курсу поднимаясь вслед за сделавшим свечку японским самолетом. Истребитель стал отставать и вскоре исчез из виду.

В пылу боя он не заметил ни пробитой ответной очередью приборной доски с радиогарнитурой, ни разбитого фонаря. Где-то в области левой лопатки почувствовал обжигающую боль и понял что в него еще раз попали. Шлемофон молчал. В открытую кабину врывался снаружи холодный воздух и он теперь стал ощущать, что стали замерзать руки.

Почувствовав что-то неладное, обернулся. Правый мотор работал с перебоями. Винт, сделав несколько попыток возобновить вращение, вскоре совсем стал недвижим. Боковым зрением заметил еще один самолет над собой, затем второй. Он попытался снова взяться за пулемет, но руки не слушались. «Теперь добьют, – подумал он, но в этот момент увидел на крыльях истребителей красные звезды.

– Наши, наконец-то, – выдохнул он и откинулся на спинку летного сидения даже не пробуя закрыть фонарь: боль в руке, ноге и под лопаткой не позволяли этого сделать. Впереди ясно замаячило срочное оставление кабины.

– Попал гад, – выругался он вслух и произнес в шлемофон. – Командир, что делать?

В ответ ничего не услышал, связи с летчиком не было. Про себя подумал: «Без приказа покидать самолет нельзя, если увижу, парашют, тогда тоже прыгну. – Впрочем, бомбардировщик продолжал лететь на одном моторе и это его немного успокоило. – Самое главное сейчас – улететь подальше от линии фронта».

Самолет между тем стал резко снижаться. Наверно садиться будет, последнее, что подумал находясь в воздухе старшина и от резкой боли в боку и спине потерял сознание.

Очнулся от того, что его сильно трясло. Подняв онемевшие веки он понял, что бомбардировщик приземлился и теперь катился по травяному покрытию, подпрыгивая на неровностях. Затем самолет странно дернулся, наклонился сначала в одну сторону, затем в другую и внезапно наклонившись застыл на месте . От этого стрелка отбросило назад и в сторону, он стукнулся головой о спинку сиденья и снова отключился от реальности.

Второй раз уже кто-то тормошил его. Открыв глаза, Степанов увидел склоненное над собой лицо летчика, из-за которого выглядывал штурман, уже сбросивший свой комбинезон.

– Жив, слава богу, – произнес Горелый, и вместе они стали вытаскивать из кабины раненого.

Стрелок застонал от боли. Внизу его взял на руки штурман.

– Потерпи Андрей, – сказал Титенко, сейчас на земле сделаем перевязку.

Они были одногодки, и хотя Степанов нес службу младшим командиром, а Саша Титенко пришел в полк уже офицером, они дружили.

На земле, недалеко от самолета, куда его положили члены экипажа, Андрей огляделся. Самолет стоял на одном шасси, чуть наклонившись носом в землю: правое колесо было сломано при аварийной посадке и валялось в стороне. Кабина стрелка поэтому оказалась чуть приподнятой над землей и вытащить его из нее оказалось непросто.

– Принеси парашют, подстелить под него надо, – приказал Горелый.

Штурман снова залез в кабину стрелка и вытащил парашют, который они отстегнули, когда вытаскивали старшину. Вернувшись, увидел, что капитан уже снял с радиста летную куртку и гимнастерку и пытался разорвать намокшую от крови майку.

– Нога тоже повреждена, – заметил Титенко.

– Вижу, помоги сапоги снять, – перебил капитан, – и постели парашют, мы его положим на него.

Титенко нашел кольцо парашюта и дернул. Створки рюкзака раскрылись и на траву выпал белым облаком шелковый купол. Штурман стал его распрямлять.

– Не здесь, – потребовал командир экипажа, – расстели в тени, под крылом.

Несмотря на то, что уже вечерело и солнце не так грело землю, находиться под его лучами было опасно для раненого.

Летчик и штурман перенесли Степанова на новое место и стали готовить к перевязке: нарезали ножом куски парашюта, кое-что нашлось и в самолетной аптечке, принесенной капитаном из кабины пилота. У радиста была пробита навылет нога чуть ниже колена, вторая пуля или осколок вошла в левое плечо, под лопатку и, скорее всего, застряла там. Была ранена и рука в предплечье. Подготовленными шелковыми лентами перевязали его раны и кровотечение приостановилось.

Теперь им можно было осмотреться.

– Приземлились, все в порядке. Высылайте запчастя, фюзеляж и плоскостя… – хмуро произнес лейтенант ходившую в полку популярную летную поговорку. Теперь она звучала как суровая действительность, а вовсе не шутка.

Степанов попытался улыбнуться и приподнялся на локте.

– Лежи, лежи, тебе вредно двигаться, – заметив это сказал командир экипажа. Затем, поправив край парашюта, продолжил. – А ты молодец, герой, два самолета сбил.

– Что и второй упал? – еще не веря услышанному, произнес старшина.

– Так в землю врезался, что дым до неба поднялся. Сам видел.

– Может, это не я. Другие тоже стреляли.

– Все равно, два сбитых истребителя на счету нашей девятки.

– Теперь по возвращении ищи себя в списке награжденных, — добавил Титенко, ободряя его.

Горелый, обойдя вокруг самолета, сказал.

– Самостоятельно не исправить. Нужно идти за помощью. Затем, немного промолчав, добавил. – Наших тоже двоих сбили. Один, самолет Литвинова, сгорел в воздухе сразу, другой, как и мы приземлился, но совсем близко от фронтовой полосы.

Штурман и стрелок вопросительно посмотрели на него.

– Может спаслись? – произнес лейтенант, но посмотрев на летчика, отрицательно помотавшего головой, молча стянул с головы летный шлем. Война неумолимо продолжала брать новые свои жертвы.

– Все, на сегодня хватит, будем думать завтра. А сейчас ложимся спать. Я в своей кабине, а ты, – обратился он к штурману, – ложись рядом со старшиной. Вдруг нужна будет помощь.

Ночью им обоим не спалось.

– Ну и что теперь делать? – шепотом спросил Андрей Сашу Титенко.

– Не знаю. Что командир решит. Наверно пошлет меня за помощью или сам пойдет. Ты же идти не сможешь.

– А сколько до наших?

– Завтра посмотрю на карту, уточню. До ближайшего аэродрома, наверно, километров сорок.

– А японцев нет близко?

Штурман промолчал. Они оба знали как зверствуют самураи, если им попадаются сбитые самолеты и раненые советские летчики. Одному из них, спускавшемуся на парашюте, японец крылом обрубил две ноги и тот скончался от потери крови. Других, уже приземлившихся, расстреляли с воздуха. Особенной жестокостью отличались пилоты как раз 11-го сентая, составленного исключительно из самураев, – об этом им рассказывал на занятиях политрук, – поэтому опасения были не напрасны.

– Успели далеко отлететь, – сказал Титенко. – Кругом дружественная Монголия, – затем как будто спохватившись прервал разговор. – Все, тебе нельзя волноваться, Андрей, спи. И укрыв своей летной курткой раненого, повернулся на другой бок.

Рано утром их разбудил голос командира.

– Подъем!

Поднявший голову штурман сонно произнес:

– Куда пойдем?

Горелый повернул в его сторону голову. Все в полку знали продолжение этого диалога – новобранца из Средней Азии с дневальным, – давно ставшее анекдотом: «Вставай!» – «А в столовай…»

– В столовай, – усмехнулся капитан, доставая из принесенного пакета галеты из сухого пайка и фляжку воды.

Ночью было довольно прохладно и лейтенант еще поеживался. Встав и заправив за собой импровизированную постель, он посмотрел на лежащего с еще закрытыми глазами старшину.

– Пусть спит, – уже тише произнес командир экипажа и знаком попросил лейтенанта пройти за собой. Поднявшись в кабину штурмана, тот вынес с собой планшетку, развернул ее и оба они несколько минут внимательно рассматривали летную карту, жуя галеты и запивая водой. Титенко что-то говорил и Горелый согласно кивал головой.

– Вот что, Андрей, – вернувшись к уже проснувшемуся и стиснувшему зубы от боли раненому, сказал он. – Мы решили иди за подмогой к своим. Это день-полтора пути. Ты останешься здесь, у самолета. За тобой пришлют машину и вывезут. Мы все продумали, иначе никак.

– Может по радио вызвать помощь, – слабо ответил старшина, хотя сам прекрасно знал, что устойчивая радиосвязь между самолетами с их приемо-передатчиком ограничена несколькими километрами.

– Я уже пробовал, – прервал его летчик. – Глухо, как в бочке. – Затем снова повторил. – Единственный выход – кому-то добираться до своих. И идти надо вдвоем, вдруг что случится.

– Понял, командир.

– Вот и хорошо. Еду и воду мы оставляем тебе, раны, если нужно будет, тоже будешь перевязывать себе сам.

Затем подозвал к себе лейтенанта.

– Саша, сходи за водой, когда садились видел недалеко речку. В грузовом отсеке должна быть канистра, посмотри, – затем добавил. – И постирай заодно ему гимнастерку и галифе, они все в крови.

Это обращение по именам, на которое они перешли, сделало их отношения, объединенные общей бедой и обстоятельствами как-то теплее и проще. И Степанов уже не чувствовал себя одиноким. Он знал, что его друзья не оставят его в беде.

Вскоре вернулся штурман и принес воду в канистре и трех фляжках. Одну они оставили Андрею, а две другие и немного пайка забрали с собой. Большая часть провианта также досталась раненому. Еще одним парашютным куполом сделали тент между крылом и фюзеляжем, под который уложили Степанова, поставив рядом воду и еду. Сюда же, на всякий случай, снесли свою теплую одежду, которую дополнительно подстелили под него. Его форму и белье развесили на солнце, а когда та высохла, помогли надеть. Документы тоже положили рядом. Папиросы и спички, вынутые из карманов галифе, разделили пополам, положив часть для раненого на край его импровизированной постели.

Где-то к полудню летчик, командир экипажа капитан Дмитрий Горелый и штурман-стрелок, лейтенант Александр Титенко были готовы к своему походу. Они оставляли здесь третьего своего товарища, стрелка-радиста, старшину Андрея Степанова и поэтому старались его приободрить. Обняв на прощанье боевого товарища, как это возможно было с лежащим человеком, они двинулись на северо-запад, туда, где должны находиться люди. Кто это будет – монголы или русские – уже не имело значения. Главное – это будут свои.

Степанов взглядом проводил их удаляющиеся фигуры, еще раз махнув напоследок здоровой рукой, пока они совсем не исчезли из виду.

Он остался один. Один среди этой дикой, нетронутой людьми степи. Такие степи еще встречались в его родном донском казачьем краю, где он родился и провел детство и юность. Поэтому степь, хотя и не была схожа с той, из его воспоминаний, не очень страшила его.

К тому же он мог немного двигаться. Ползком, но все же хватало сил и поухаживать за собой. Он подтянулся к краю своего тента и повернулся лицом вверх. На небе ни облачка. Тишину нарушали только низкие гудящие звуки, издаваемые крыльями и фюзеляжем самолета, которые обдувал легкий ветерок, да время от времени тихие хлопки трепыхавшего от движения воздуха шелкового тента. Высоко вверху парил одинокий орел, высматривая добычу. Солнце жгло немилосердно и раненому пришлось вскоре опять заползти под белый парашютный купол.

Ночью ему снился его родной дом в казачьей станице на берегу реки Медведицы, отец и мать, старший брат и сестра, их постоянный труд в поле, и он, совсем еще маленький, бредущий им навстречу с узелком еды по тропинке во ржи. Мать и отец еще живы. Как-то они сейчас?

Утром его раны снова стали кровоточить. Зубами и одной рукой разорвав на лоскуты уже порядком потрепанный парашют, он как мог перебинтовал ногу и грудь. Надолго сил не хватило и он несколько раз прерывал свою работу, откинувшись на здоровый бок и так отдыхая некоторое время. Раны по-прежнему болели и лишь отвлекаясь воспоминаниями он забывался.

Детство снова проходило перед ним. Гражданская война разделила казаков на два лагеря. Отец не принял ни красных, ни белых. По прежнему сеяли и мололи жито, ухаживали за скотом, трудом своим добывали хлеб насущный. И хотя многое отбирали и те, и другие, меняя поочередно в станице свои флаги, кое-что оставалось в семье. Когда же окончательно установилась советская власть, отца объявили кулаком. Молодухи-комсомолки, проводившие время в бесконечных собраниях и не снимавшие с подстриженных голов красных косынок, пришли и потребовали все передать в коммуну. Постоянно противиться этому отец не смог и, бросив на произвол судьбы то, что не смог продать – хозяйство с мельницей и скотом – вместе с семьей подался в ближайший город. Там устроился в сапожную артель и перешел в класс пролетариата. К тому же вырос старший сын и ушел на свой хлеб. Сестра тоже вскоре вышла замуж и покинула отцовский кров. Андрей, самый младший, которому к концу гражданской войны как раз подошел срок учиться, стал помогать отцу не только шить сапоги, но и ремонтировать гармони и другие музыкальные инструменты. Научился на них играть и стал учиться музыке. В старших классах увлекся радио. Стал одним из первых радиолюбителей города и губернии, что очень помогло ему определиться потом в армии. До зачисления в летную авиабригаду служил радистом на дивизионной метеостанции.

Вверху что-то загудело, Степанов подполз к краю тента и взглянул в небо. Над ним шли наши бомбардировщики в сопровождении истребителей. Они летели на восток, туда, где сейчас на границе с Манчжоу-Го, – японской части Китая, – на реке Халхин-Гол шли бои, куда два дня назад летали и они. Их строй напоминал снизу стаю краснозвездных птиц, покидающих родные края. Сколько же их? Пролетела одна девятка, затем другая, и еще… Степанов сбился со счета. «Наверно подоспело пополнение, – подумал он. – Ну, берегитесь теперь, самураи!».

Он помахал рукой: «Возможно и увидит кто-нибудь его самолет? Правда теперь он сверху почти неразличим с окружающим ландшафтом: камуфляжная окраска скрывает его и делает незаметным.

Надо придумать подать им какой-нибудь знак с земли ? – подумал он. – Впрочем, летчик со штурманом уже наверно дошли и скоро пришлют за мной. Да и японских летающих корсаров следовало опасаться».

Третий день тянулся еще дольше. Степанов хотел было расстелить еще один парашют рядом с самолетом, чтобы сверху можно было его увидеть, но быстро понял, что сил на это у него не хватит. Он по-прежнему лежал под тентом и думы о прошлом одна за другой посещали его.

После школы стал работать киномехаником, женился. Любовь к своей однокласснице и ровеснице вспыхнула быстро и со страстью юности полностью захватила его. Вскоре родился и сын. Жена дала мальчику необычное имя – Альберт. Отцовское счастье продолжалось недолго. Его призвали в армию и уже там, через год, он узнал, что его избранница вышла замуж за другого. Приехав в отпуск, своего сына он так и не увидел. После этого подал рапорт на сверхсрочную.

«Какой-то он сейчас? Уже наверно ходит в школу», – думал про сына Андрей Степанов.

Вечерами он любовался степными закатами. Солнце медленно приближалось к горизонту и его цвет от жгуче-желтого плавно переходил в бледно-оранжевый и затем, уже перед тем как скрыться за горизонтом, – в медно-красный. Небо тоже меняло свой облик, и бирюзовое днем, оно перед закатом полыхало алым на западе, там, где сейчас его друзья, его полк и далекая родина. Он не один раз видел в степи переходы дня в ночь, но почему-то только оставшись наедине с собой в этом безмолвии стал как-то по новому обращать внимание на краски и звуки окружающего мира.

Природа, от жары молчащая днем, к вечеру наполняла степь множеством звуков и шорохов. Рядом возились мелкие грызуны: полевые мыши и тушканчики, подбиравшие крошки галет и уже пробовавшие зубами кожаную амуницию лежащих под ним комбинезонов, а где-то совсем рядом раздавался пересвист сусликов и сурков-табарганов. Кобылки и кузнечики вовсю стрекотали в траве, распространяя свою бесконечную однообразную песнь почти до самой полночи. По крылу самолета и фюзеляжу бегали шустрые ящерицы, а на провод антенны садились мелкие птицы. Однажды он заметил и промелькнувшую вдали стайку антилоп.

Запасы провианта, хотя он и старался экономить, подходили к концу. Одну галету растягивал на полдня. Лежа неподвижно днем, в жару, голод переносился легче, но к вечеру желудок требовал чего-нибудь себе еще. Вода тоже не была бесконечна. Чтобы не так мучиться, он старался больше спать. Это не всегда получалось, так как продолжали ныть раны, а ночью тревожили немилосердно. И хотя те стали понемногу затягиваться и частично покрываться коркой, все равно встать в полный рост и ходить он еще не мог.

Андрей стал забываться. Его мозг как-то сам отключался и он впадал в быстрый сон. Засыпал без сновидений. Очнувшись и приблизив к глазам наручные часы, с удивлением отмечал, что прошло несколько часов. Это и пугало и, одновременно, несколько успокаивало его. Страшило то, что в таком состоянии он может стать добычей степных волков, которых правда, еще не видел, но которые в своей кочевой жизни вполне могут набрести на него. Тем более нюх у них превосходный. Это он знал хорошо. Успокаивало, что в это время года еды хищникам в природе достаточно. С другой стороны, во сне не трогало чувство голода и жажды. Курево тоже не приносило долгожданного облегчения, к тому же папиросы быстро закончились.

На четвертый день он обнаружил, что воды осталось лишь на дне канистры. «Все, – подумал он, – если не найдут, придется здесь умирать». До воды мне не доползти. Он представил себя недвижимым возле своего самолета, свое еще теплое тело, которое клевали стервятники, и от этого стало не по себе. «Уж лучше сразу застрелиться», – он нащупал пистолет, который держал сбоку, под меховой курткой, служившей ему матрасом. Не хватало сил не только подползти к краю тента и взглянуть в небо, но даже повернуться на бок. Он снова впал в забытие.

_________________________________

ШКАС – авиационный пулемет, аббревиатура от полного названия: Шпитального — Комарицкого авиационный скорострельный.

Константин Попов