НАРЯД
Рассказ
С развода караулов и внутренних нарядов, который провел на плацу дежурный офицер, командир нашей боевой группы капитан Скопин, я шел в казарму в подавленном настроении. Дневалить сегодня меня поставил сержант Васька Корнос из отделения наводчиков, — чернявый молдаванин-виноградарь, расхлябанный от близкого дембеля «дед». Сегодня сержант был дежурным по роте, а значит и в казарме, а на время отсутствия старшины, находящимся на боевом дежурстве, — еще и старшим над рядовым и сержантским составом нашей боевой группы. Явно неравнодушно относившийся ко мне с самого начала моего назначения электромехаником в группу пуска изделия А или «Аннушки» — так по-человечески в обиходе у нас называли одну из трех стратегических ракет полка, стоящих на боевом дежурстве здесь, в костромских лесах, Корнос с самого начала моего нахождения в части с издевкой заявил, что при нем мой год службы легким точно не будет. И он в этом очень постарается. Чего было в этом больше — бравады, упоения своим более высоким званием, мелкой зависти или собственного комплекса, уже теперь и не узнаешь. Но это все мелочь. Скоро он отсюда исчезнет навсегда, будет в своей деревне командовать в должности сборщика солнечных плодов.
Причина моей подавленности была в другом. Сегодня как раз должны транслировать первый хоккейный матч нашей сборной с канадскими профессионалами и вся казарма, — не только наша — боевых групп, но и заправщиков с ротой охраны, — только и говорили об этом. И вот на тебе!
Как не позавидовать тем, кто попал в боевой расчет и уже наверно сидит в шахте. Там, под землей, в комнате стартового персонала тоже есть телевизор и они сегодня точно смогут посмотреть этот матч. Ничего, что там они пробудут несколько дней не видя солнечного света, зато никто их в это время особо не кантует. Разве что проведет командир дежурного расчета пару раз учебную боевую тревогу, чтобы, как говорится, жизнь медом не казалась. А так сиди и жди вызова на боевой пост и смотри «телек».
Корнос, тоже бывший на плацу, в коридоре казармы еще раз пристально меня оглядел. Затем просунул два пальца под ремень, чтобы убедиться в затяжке. Перед разводом, во время обязательного трехчасового отдыха он заставил меня и моего напарника Володю Алимова прогладить форму, пришить чистый воротничок, навести стрелки на брюках, начистить сапоги и получить в оружейной комнате личное оружие для дневальных — штык. Сам же выглядел весьма непритязательно. Пряжка на ремне опущена вниз, воротник расстегнут, сапоги начищены кое-как. «Что с него возьмешь? — этой осенью у него дембель, а мне еще служить до следующего лета».
На плацу капитан Скопин прочитал всем несколько нотаций из устава. Мимо прошел командир полка полковник Эрастов. Высокого роста, сухощавый, он, слегка наклонившись вперед, направлялся к себе в кабинет, что в штабном корпусе. Разводящий караула и дежурный по полку, вытянувшись, отдали ему честь. Чапай, как все звали его за глаза, слегка прикоснувшись рукой к фуражке, кивнул им и скрылся за штабной дверью.
Уже в казарме Корнос поставил меня дежурить первым, а Алимова — со второй половины ночи.
— Смотри, — наставлял он меня, направляя к месту дневального, — никуда не отлучаться. Где поставил, там и стоять.
Я подошел к месту дневального, рукой показав Алексею Лисовскому из группы Б или «Бориславы», что его дежурство закончилось.
Лисовский, — круглолицый и бойкий москвич, немного полноватый, что нисколько не мешало ему, тоже, как и я, служивший после вуза одногодник, — был на особом счету у командира группы майора Захарова. Он — выпускник престижного московского вуза, хотя и без военной кафедры, поэтому и служит как все. Но командир группы его определенно выделяет. Вон, даже ефрейторскую лычку почти сразу ему пришили. А на дембель точно поедет в старшинских погонах. Я, начинающий педагог, хотя и проработавший уже целый год в школе, не чета ему.
Он уже заждался смены внутреннего наряда, быстро козырнул мне, снял с рукава повязку дневального и помог надеть мне, затем почти бегом направился в оружейку сдавать свой штык.
Я оглядел свой пост. В принципе, как и каждому из этой казармы, все здесь было знакомо. Налево — коридор с дверьми на выход, дальше — комната отдыха или агитуголок, сушилка; напротив — складская старшины, туалет, совмещенный с умывальником, оружейная комната, а также лестница на второй этаж, где располагались связисты и автомобилисты. Направо — общее помещение с двухъярусными койками для всех боевых групп, куда входили отделения наводчиков и электриков-пусковиков. За спиной, на стене, список номеров телефонов на случай чрезвычайных обстоятельств и огнетушитель, рядом столик с телефоном. Вот и весь пост. Дело знакомое, уже приходилось дневалить.
Но опять в голове этот хоккей. Не удастся посмотреть. Целые сутки с перерывами предстояло простоять здесь. Точнее ходить вокруг этого места время от времени меняясь с Володей.
Далеко за окном мелькнули офицерские фуражки. Комсостав пошел на автобус до Костромы — на сегодня их служба закончилась. В боевых группах много офицеров и прапорщиков, да и срочники здесь некоторые тоже на «сверхсрочных» должностях. В городке, который со всех сторон обступал сосновый и еловый лес, ночью самый старший теперь Скопин. А вот и он зашел в казарму. Я подскочил к столику и громко объявил: «Смирно!». Боковым зрением увидел как подхватились со своих мест и замерли ракетчики.
— Ладно, — успокоил меня капитан, — Вольно.
— Вольно, — передал я его команду остальным.
Он был в портупее, при оружии. Мы, молодые солдаты, знали, что все дежурные офицеры после развода делали обход казарм, потом удалялись к себе в гостиницу и обычно больше их до утра не видели. И весь городок переходил во власть младшего командного состава и «дедов».
К капитану подошел Корнос, на ходу застегивая воротник и надевая пилотку. Остановившись, отдал честь. Они о чём-то поговорили, затем офицер подошел к ящику с телевизором. Васька открыл его и включил. Экран засветился голубым.
«Тоже хоккеем интересуется», — подумал я про себя, и опять загрустил. Телевизор стоял в самом конце казармы и отсюда почти ничего не было видно. Еще вчера в газете, подшивки которых лежали в агитуголке, прочитал, что трансляция будет в записи, так как игра пройдет ночью, когда телепередач еще нет, поэтому счёт уже будет известен. Только никто и нигде об этом не сообщал. И правда, кто ж тогда будет смотреть, если результат известен?
Мимо прошли дежурный по полку, за ним спешил своей шаркающей походкой дежурный по роте. Я вытянулся и снова поднес руку к пилотке.
— В общем, смотрите и следите за порядком, — донеслось до меня. К кому обращалась эта фраза, так и не понял. Наверно, к обоим. У командира нашей группы на носу присвоение очередного звания — это все знали. Поэтому непредвиденные оплошности по службе ему были ни к чему.
Корнос некоторое время постоял, провожая взглядом командира, затем повернулся и пошел назад, засовывая пилотку за ремень, даже не взглянув на меня, затем подозвал своего земляка из группы В или «Веры» майора Беспалова, тоже сержанта Ивана Сырбу. Они о чем-то долго говорили, потом, взяв по табуретке, направились к телевизору и включили. Поставили перед ним свои сиденья и уселись в первом ряду.
Я посмотрел на часы, висевшие позади надо мной. Время приближалось к началу трансляции. Внутри что-то кольнуло от ожидания невероятного по накалу события и я отвернулся, чтобы не выдать своего состояния.
Весной, в мае, когда меня призвали и привезли сюда, в этой самой казарме проходили карантин. Строевая подготовка, изучение Устава, физкультурные занятия. Были со мной тогда и мои друзья, земляки. Теперь разбросали их по другим точкам, одного меня здесь почему-то оставили.
Тогда и познакомился ближе с «оружием», которое приходилось обслуживать. Слово «владеть» как-то не поворачивается язык произносить. Уж очень необычно оно по самому своему определению. Подобные громадины я раньше видел только по телевизору, на параде на Красной площади.
На стартовом комплексе межконтинентальные баллистические ракеты стояли в металлических стаканах, глубоко упрятанных в землю. Говорили, что делали шурфы этих шахт когда-то московские метростроевцы. Сверху по рельсам накатывалась многотонная задвижка, дабы защитить стартовую позицию от удара противника. Нас водили по шахте и этажам обслуживания ракеты, даже дали потрогать само изделие, подвели и к самой боеголовке. Рядом с этой разрывной силищей поневоле почувствуешь себя потенциальной жертвой. Поначалу это очень впечатляло, потом немного привыкли и без особого пиетета шастали по подземным коридорам, протирая пыль с проложенных везде энергетических кабелей и проводов связи, да подкрашивая бетонные стены во время очередного регламента. В этом в основном и состояла работа электромехаников. Разве что при дежурстве на боевом посту в комнате где находится стартовый пульт за ними закреплялся небольшой щиток, регулирующий подачу напряжения на него.
Постепенно первые впечатления от особого значения службы в гвардейской ракетной дивизии остыли и потянулась служебная и казарменная рутина. Как вот этот сегодняшний наряд.
В душе было обидно. Ну что понимают в хоккее эти южане, прибывшие сюда служить из жарких среднеазиатских республик и с Закавказья?.. Да и хоккеем я как-никак занимался серьезно. Играл со школьных лет и будучи студентом на первенство области. А они что? Да братьев Майоровых и Старшинова только из-за их фамилий и знают. Я же их лично видел, когда те приезжали в наш город на товарищеский матч со «Спартаком», хотя и с футбольным.
Между тем зрителей перед телевизором все прибавлялось. Мимо из умывальника, повесив на плечо полотенце, прошел Лисовский. Я окликнул его.
— На хоккей спешишь?
Он только отмахнулся.
— Пойду отдохну после наряда.
Я знал по его рассказам, что он больше интересовался театральной жизнью. Хвалился, что много раз бывал на Таганке и видел Высоцкого. Да и в науку идти после службы собрался. Аспирантура, кандидатская в нем уже были запрограммированы изначально.
«Вот, — подумал я, — человек из столицы, пресыщен зрелищами, ничем не удивить».
Судя по первым возгласам, матч начался. Те, кто не успел занять передние места, толпились сзади. Табуретки уже не приносили, потому что было бесполезно. Ни телевизора, ни передних рядов с моего места не было видно. «Хоть бы краем глаза взглянуть», — подумал я.
Голос комментатора хотя и доносился до меня, но большинство слов толком разобрать я не мог. «Может тихонько подойти? Всё равно никто не не заметит», — я медленно приблизился к сгрудившимся у телевизора однополчанам. Из-за спин ничего не было видно. Поднялся на цыпочки и взглянул. На черно-белом экране, издалека казавшемся совсем маленьким, еще шла церемония открытия. Стояли на льду фигурки хоккеистов с клюшками, верещал голос комментатора. Слышались знакомые имена наших, которых знал наизусть, и совсем неизвестные фамилии канадских игроков. Сердце сжалось от сочувствия. Как это им там?
Между тем игра началась. Игроки в темной форме какой-то необычной раскраски, —насколько это можно было представить в черно-белых тонах, — с кленовым листом вместо кокетки и все поголовно без шлемов, сразу оказались в нашей зоне. Бросилась в глаза уж очень маленькая ледовая площадка по ширине. О размерах хоккейных полей в Канаде мне было известно, хотя, возможно, визуально подыграла особенность расположения там телекамер. Шайба сумбурно мечется от ворот до ворот. Какое-то столпотворение, а не игра.
Бросок, еще бросок… Комментатор деревянным голосом объявляет, что счет в матче открыт. Канадцы бросаются обнимать автора первой шайбы, фамилия которого, Эспозито, мне ничего не говорит.
Сдержанный вздох проносится по рядам. Сидящие впереди вскакивают с места и с досады машут руками. То ли выражая сочувствие, то ли мнение об игре нашей сборной.
Тут я и увидел повернувшееся ко мне с первого ряда лицо Корноса. Заметив меня, стоящего сзади, он привстал со своего места и его перекосило гримасой. Показал мне кулак. Стоявший рядом Саша Климович из Белоруссии, как и Лисовский из группы майора Захарова, — сочувственно толкнул меня в бок.
— Во, а сам же тоже в наряде.
Все ясно, надо возвращаться. Чувство разочарования от быстрого гола с наши ворота немного остужает. «Ничего, — думаю, — впереди вся игра. Мы же олимпийские чемпионы. Били этих канадцев всегда». Вспомнил фотографию из книжки-альбома про чемпионат мира в Вене 1967 года, — дома собирал все материалы про хоккей, — где за канадцев играл бывший профессионал Карл Бревер. Тот самый, про которого пел Высоцкий: «А их представитель, хотите спросите, недавно заклеен был в две полосы…»
Да, хорошая, бодрая песня. Высоцкого мы тоже любили слушать. Но он тогда был под негласным запретом, поэтому эту его песню про профессионалов, которым «зарплата навалом», довелось услышать уже позже и поэтому воспринималась она именно как про первый матч канадской серии.
У телевизора опять произошло движение и послышался гул недовольных реплик. Некоторые стоявшие сзади стали расходиться. Проходивший мимо Климович подтвердил:
— Вторую шайбу получили. Вратарь — дырка.
Вскоре появился и Васька, видимо тоже разочаровавшись в зрелище.
— Еще раз увижу не на посту, получишь наряд вне очереди, понял? — обращается он ко мне. Развернулся и пошел к своей кровати.
«Тоже мне болельщик, — подумал я, — ты хоть лед когда-нибудь видел? Только наверно здесь, в России».
Большинство все же осталось смотреть, ибо что делать вечером в казарме. Дела все переделаны, разве что кому-то воротнички пришить надо. До меня доносится голос комментатора, старавшегося поддержать положительный настрой. Кто это был, я не запомнил, наверно все-таки Николай Озеров, потому что в целом невнятно что-то бубня в ответственных моментах уж очень правдоподобно соответствовал главному голосу советского хоккея: «Гол! Евгений Зимин забивает ответную шайбу…». Я подскочил с места и хотел тоже присоединиться к зрителям. Но посмотрев в сторону Васькиной койки, где он только собрался прилечь, повернул назад.
«А ведь это запись, — снова подумал я. Кто-то, определенно, уже знает счет. Комментатор, судя по обыденности голоса, наверняка тоже». По-видимому, одна ответная шайба еще погоды не сделала, к тому же еще наши продолжают проигрывать. Но это спартаковская тройка первой отличилась, а за хоккейный «Спартак» я болею с детства. Ужасно хочется, чтобы наши выиграли, это ведь такой важный матч. Начинаю ходить возле своего поста и сжимаю руки в кулаки на удачу.
Пробегаю глазами телефонный список. Останавливаю взгляд на надписи «Санчасть — 3-45». «У них тоже, наверно, есть телевизор. Я правда там ни разу не был, но к нашей боевой группе приписан Алжан Нурмухамедов из Казахстана. Он выпускник медучилища, числящийся здесь санитаром. К нам он приходит только ночевать. Ни на утреннее построение, ни на вечернюю проверку его не кантуют. Но сегодня в казарме его нет, койка пуста. Наверно дежурит в санчасти, хотя на построении его не видел. «Хорошо устроился», — подумал я.
Через несколько минут до меня доносится:
— Советская сборная сравнивает счет. Владимир Петров делает счет 2:2.
«Господи, помоги нашим», — шепчу про себя, хотя в потусторонние силы не верю. Услышав по реакции сидевших у телевизора, что счет сравнялся, к экрану потянулись и остальные. Корнос, только было прилегший на койку, встал и прошлепал на свое место у телевизора рядом с Сырбу, согнав со своей табуретки усевшегося было там Джумабоя Мирзоджонова. Джумабой из Таджикистана, такой же как и он наводчик, младший сержант. Но ему еще полгода служить, поэтому «дед» с ним не церемонится.
Климович проходит мимо в обратную сторону. На мой вопросительный взгляд бросает:
— Начинается самое интересное. Надо посмотреть до конца.
Навстречу ему идет Мирзоджонов, наверно обидевшись на Корноса. Он маленького роста, поэтому стоять сзади ему несподручно — ничего не увидит. У себя в горном селении работал бухгалтером, поэтому выглядит всегда серьезным — работа с финансами настраивает на ответственность. Проходя мимо махнул рукой. Ему этот хоккей все равно что австралийский футбол — ни шёл, ни ехал.
— Я пошел бытовка. Нада воротничок подшивать.
Как и большинство здесь нерусских, он говорит с небольшим акцентом и путает падежи. Хотя постоянное языковое общение и нивелируют со временем этот недостаток. У Джумабоя замечательный, незлобивый характер, мне он, чисто по человечески, нравится. Мы часто делимся с ним своими гражданскими воспоминаниями и он даже подарил мне свою солдатскую фотографию с надписью: «Коля от Джумабой».
На матче перерыв. После первого периода счет ничейный. Никто не покинул свои места. Проскочили короткие новости и игра возобновилась. Доносящиеся до меня отрывки речи комментатора утверждают, что пока все идет по плану. Опасные моменты по повышенной скорострельности слов «телегида», все чаще возникают у канадских ворот.
— Неужели не выиграют? — задаюсь сам себе вопросом. — Нет, нет… у нас такие игроки, чемпионы мира. Вот тройка армейцев: Михайлов, Петров, Харламов…
У телевизора необычайное оживление Сквозь шум прорывается голос комментатора:
— Валерий Харламов после сольного прохода под острым углом забивает третью шайбу в ворота канадской команды.
— Ну наконец-то, — тихо говорю про себя. Сейчас, точно, начнется.
К телевизору идти и хочется, и боязно. Сзади тихо открывается входная дверь. Оборачиваюсь. Из наряда на кухне возвращаются несколько человек. Среди них Витя Дьяченко из нашего отделения, такой же первогодок, как и я. Он из города Рудного в Казахстане. Оттуда весной пришло самое большое пополнение. И самое многонациональное — казахи, корейцы, немцы. Витя среди них единственный русский — простой работяга с горнодобывающего комбината. Проходя мимо приветствует меня.
— Какой счет?
— Наши впереди на одну шайбу.
Не задерживаясь, движется к стене зрителей, толпящихся у телевизора и, найдя себе место, замирает.
И это после наряда! Другие пошли умываться. Что значит, понимает человек толк в хоккее. Я знаю, что в восточном Казахстане в городе Усть-Каменогорске есть хороший хоккейный клуб «Торпедо», играет в первой лиге чемпионата СССР. Да и в других промышленных центрах есть там команды».
Витя также неторопливо, вразвалочку, — до сих пор так и не научился прямо держать корпус, — подходит к рядам зрителей и тут… Все снова вскакивают с мест. Здесь уж я не выдерживаю, подбегаю, обгоняя его. Сергей Шакеев из группы В — «Веры», сидящий в самой середине, поднимает над головой кулак, привстает и окидывает всех победным взором. Он родом откуда-то из Сибири, то ли хакас, то ли алтаец. Но парень городской, начитанный, к тому же с музыкальным талантом. Его монгольское лицо выражает крайнюю степень удовлетворения. Я спрашиваю Климовича:
— Кто забил?
— Харламов.
Идет повтор, вижу как издалека щелчком посылает он шайбу прямо в угол ворот. Канадский вратарь не увидел ни момента броска, ни то как шайба оказалась у него за спиной. Видно с какой досадой он выгребает ее из сетки. Позже его фамилия будет у всех на слуху — Кен Драйден. Довелось и приобрести позже его книгу, где два гола от Харламова в первом матче он описал во всех подробностях. Но тогда вся канадская команда была просто «терра инкогнито».
— Браво, — шепчу я. — Так их, ребята.
Тут замечаю сидящего в первом ряду голову дежурного по роте — он не отрываясь смотрит на экран — и я быстро отхожу от последнего ряда зрителей. Теперь и на посту стоять будет легче. «Но какой молодец Харламов, — думаю. — Наверно раскусил их всех там и взял игру на себя». Знаю по себе, когда не идет командная игра, кому-то приходится запрягаться. В нашей городской команде таких водил-нападающих была пара-две и когда начиналась тягучка, кто-то брал на себя инициативу, а все остальные, почувствовав этот запал уже старались играть на него. Но в сборной таких «ходоков» побольше будет. В третьем периоде точно забьют еще».
В перерыв все разошлись немного поразмяться. Курильщики побежали за казарму в курилку, прогромыхав мимо меня сапогами. Васька Корнос тоже прошел, в туалет наверное, — он был некурящим, — заодно посмотреть на несение моей службы. Искоса взглянув на меня, ничего не изрек.
Подошел Алимов, сменщик, поинтересовался.
— Как служба?
— Ты чего хоккей не смотришь? Или еще не все убрал?
— Какая тут уборка? Все орут и ходят как стадо. Сейчас пойду сам немного посмотрю.
— Что, интересно стало?
— Конечно, когда наши выигрывают.
Володя — из Подмосковья. Закончил техникум. Но явно неспортивного телосложения и образа мыслей. Недавно на занятиях по физподготовке провисел на перекладине несколько минут, но так и не смог ни разу подтянуться. Я ему говорю: «Представь, что висишь над пропастью и от того сможешь ли подтянуться зависит твоя жизнь». А он так спокойно мне отвечает: «Да уж лучше упаду…».
Почему мы с ним не поменялись сменами? Можно было сказать Ваське, но почему-то не захотел перед ним унижаться. Как назначил, пусть так и будет. Тем более и Алимову по уставу нельзя отвлекаться на посторонние дела.
К третьему периоду народа собралось у телевизора еще больше. Подоспели те, кто пришел из наряда на кухню. Вон и Джумабой вернулся и ищет себе место сбоку. Но все равно никак не протиснется. Хорошо тем, кто повыше, Климовичу, например. Он как стоял сзади, так и снова устроился. Шакеев пробрался на свое законное место. Он тоже «дед» и его табурет остался за ним.
Все предвкушают «триумф советской школы хоккея», как неоднократно приходилось читать в победных релизах с чемпионатов мира. Самым памятным для меня все же остался Стокгольм 1963-го года, когда состоялась первая трансляция с мирового первенства. Отец только-только тогда купил телевизор, что в нашем небольшом городе был редкостью. Это стало для меня открытием этой замечательной ледовой игры. Как мы, тогда еще школьники, болели за них! И какая была радость, когда они стали чемпионами. Все последовавшие затем чемпионаты и Олимпиады были как бы продолжением того незабываемого турнира.
Приятные воспоминания нарушает небольшой отрезвляющий душ. Канадцы отквитывают одну шайбу. Теперь счет 3:4. Хотя пока и в нашу пользу, но это очень зыбко. Подозрительный холодок проникает под гимнастерку: «Неужели смогут перехватить инициативу Только бы не проиграть?»
Как долго начинает тянуться время. Смотрю на часы, хотя время здесь и у них на поле — совсем разные вещи. Какое там, все равно волнуюсь. «Игра в записи, результат известен, а ты тут переживаешь? Стой и не рыпайся» — успокаиваю я себя. «Часовым ты поставлен у ворот» — лезут в голову слова известной песни. А ведь от игры вратаря как много зависит? Третьяк совсем молодой. Помню несколько лет назад прочитал про неизвестного дублера из ЦСКА, которому тренер Тарасов доверил ворота в ответственном матче. С тех пор эта необычная фамилия и запомнилась. На последних двух чемпионатах мира и в Саппоро, на Олимпийском турнире, стал основным вратарем. Наверно недаром и Бобров взял его с собой. Да и кого теперь ставить? После незаменимого Виктора Коноваленко никто себя особо не проявил в воротах сборной.
По рядам пробегает оживление и выкрики. Наши забивают еще одну шайбу. От души отлегло. Пока не знаю, кто забил, хочу спросить, но все галдят, да и близко подойти не решаюсь. Привык уже к своему посту. Уже потом в отчете прочитал, что это Борис Михайлов, капитан, отличился.
Сразу стало легче. «Да и черт с ней с этой армейской нескладухой. Не вечно же отдавать гражданский долг родине? Когда-нибудь сумею посмотреть всю эту игру целиком, хоть и в записи. Она же только первая в серии, а впереди еще столько матчей. Успею», — самоуспокаивающие мысли вроде правильные.
«Нет, — тут же опровергаю себя, — такого уже не будет. Первая игра и воочию — это на всю жизнь. Остальное будет уже повтором…»
Как долго тянется время. Сейчас нужно только не пропустить. Подумаешь, профессионалы… Наши тоже не от станка на лед вышли. Все знают, что зарплату получают хорошую, и играют вовсе не в свободное от работы время, иначе бы на личных автомобилях «Волга» не ездили. Поэтому канадцы после Гренобля справедливо обиделись и вот уже три года не присылают своих на чемпионаты мира. Может быть после этих матчей все изменится? А то сколько можно с одними чехословаками за первое место драться. Те после пражских событий как с цепи срываются на играх с нами. Хорошо что шведы их постоянно опускают с небес на землю.
Снова шайба в канадских воротах. Зимин, самый «щуплый» в спартаковской тройке отличился во второй раз. Теперь победу точно не упустят. Кураж пошел, а канадцы явно в мандраже. Теперь ясно, почему запись не комментировалась заранее. Если бы проиграли, то мы бы уже были в курсе, и трансляцию бы не вели. Знаем мы наши теле-газетные уловки. Если при двух участниках соревнований побеждают «империалисты», то они — предпоследние, а наши — вторые. Слышал такой анекдот. Теперь же и козе понятно, что сборная СССР выиграла, неясен только конечный счет. Забьют еще или не забьют? Но все же почему так тянется время?
«Шайба у Якушева… гол!» — доносится до меня.
Это все! До конца матча никто ничего уже не успеет, а тянуть время их не учить. Радость прет изнутри, забыв про пост подбегаю к задним рядам. Толкаю в бок Дьяченку. На его лице расплывается улыбка. Похлопываем друг друга по плечам. На экране никто никуда не спешит, наши лениво перебрасывают шайбу у себя в зоне. Финальный свисток заглушают возгласы собравшихся вокруг телевизора. «Канада — 3, СССР — 7» показывает табло. Задвигались табуретки, остальную телепрограмму уже неинтересно смотреть.
Сзади меня кто-то окликает.
— Рядовой Касаткин, — я отлично знаю, кто меня никогда не называл по имени.
Оборачиваюсь, с ухмылкой жандарма из фильма «Фатомас», заставшего вора на месте преступления, стоит Васька Корнос, дежурный по роте и, так же лыбясь, негромко, но четко произносит:
— Два наряда на кухню вне очереди. Завтра на проверке объявлю. Ты меня понял?
Поправляю пилотку и медленно направляюсь к месту дневального. Стоявшие рядом тоже это слышали, я вижу их сочувственные взгляды, но ничего никто не может поделать. Армейская иерархие и единоначалие, как говорится.
«Ну и хрен с ним, с твоим нарядом. Бывал я уже на кухне не раз. И по очереди, и без очереди. Самое главное наши выиграли. Какое счастье чувствовать себя русским, — думаю про себя. Ой, а что сейчас творится в Канаде — не представляю. Такой удар родоначальникам хоккея».
Володя Алимов подходит и выражает сочувствие. Он явно переживает за меня.
— Вот негодяй этот Корнос. Ты, Коля, не волнуйся.
— Ты что, не рад нашей победе? — говорю ему.
Но он выглядит как-то равнодушно и пытатся мне что-то ещё промямлить в поддержку.
— Да все нормально, — говорю, — на кухне спокойнее, никто тебя не кантует. Сиди себе и чисти картошку. Подумаешь?
Опять подходит дежурный по роте.
— Как только будет отбой, «машку» в руки и пол драить. Потом, — он обращается к Алимову, ты продолжишь. А сейчас иди смотри за порядком.
— Есть, товарищ сержант, — делаю серьезное лицо, чтобы, не дай Бог, не заподозрил иронии. Все обязанности дневальных мне известны.
Алимов тоже козыряет и отправляется к телевизору — там еще осталось несколько табуреток и валяются бумажки от леденцов. Корнос направляется к группе сержантов и «дедов» и что-то с ними обсуждает. Остальные готовятся к отбою. После вечерней проверки все одели тапочки и пошли мыть ноги. За целый день в сапогах те нестерпимо пахнут и в чистую постель ложиться не с руки, да и командиры отделений не разрешают.
Меня не покидает ощущение праздника. Сейчас все улягутся, а я на посту буду охранять их сон. На часах одиннадцать вечера. Поворачиваюсь в сторону уже частично забравшихся в кровати бойцов, громко объявляю:
— Отбой, — и подхожу к выключателю.
Теперь лампочка горит только над моей головой и в коридоре напротив выхода.
Мимо проходят по очереди «деды». Знаю, что они идут в бытовку и там допоздна будут развлекаться байками о приближающейся гражданке, а Шакеев будет их развлекать игрой на гитаре. Он шуткой приглашает меня следовать за ними, потому что и я пару раз как-то удосужился им спеть и сыграть.
Но подоспевший Корнос зло смотрит на меня и подталкивает в спину Шакеева.
— У него сегодня другие дела. Полы сейчас драить, — затем обращается ко мне. — Через полчаса как все заснут… «Машка» в туалете стоит. Мастику возьмешь там же.
«Машка» — это тяжелый деревянный чурбак в виде параллелепипеда, к нижней части которого прибита щетка. Полотер в общем. У него длинная деревянная ручка, которой тот приводится в движение. «Машка» довольно тяжелая, поэтому работа втирания мастики в деревянный пол предстоит нелегкая.
«Деды» скрываются в бытовке. Последним туда заходит Сырбу. Он хотя и земляк Корноса но по характеру полная ему противоположность. С подчиненными не выпендривается, ведет себя вежливо. Почему группе майора Беспалова так везет? И ребята там все нормальные. Может оттого что сам командир боевой группы у них человек приятный, с юмором. Часто бывает в казарме и общается с рядовым составом. Из всех командиров он вызывает у меня наибольшие симпатии. Захаров уж слишком усерден в службе. И лицо у него такое, будто топором обрубленное. Но ребята у него как у Христа за пазухой. Печется за каждого. Лисовский и Климович это сразу поняли и отвечают той же монетой.
Наш Скопин как-то сам по себе, отдал все на откуп командирам отделений. Мой непосредственный младший начальник, старший сержант Романов сегодня на боевом дежурстве. Но тоже любит показать себя. Очень не нравится, когда им не поддакивают.
Из двери бытовки появляется Корнос и знаком показывает мне, что пора начинать. Я направляюсь в туалет, вытаскиваю полотер, беру мастику и начинаю драить полы в коридоре. Штык мешает мне, я его снимаю и вешаю с ремнем на ручку двери. Корнос еще раз выглядывает, чтобы удостовериться в моей работе. Из бытовки раздаются удары по струнам гитары и голос Шакеева, исполняющего что-то из уличного фольклора. Васька удовлетворенно хмыкает, что-то говорит мне насчет натирки и снова закрывает дверь. Она прилегает неплотно, поэтому музыкальные звуки можно слышать и в казарме, но это никого не волнует. Все спят как убитые, как говорится, солдатский сон крепок. В дверях появляется Нурмухамедов. У этого рядового медицинской службы «ненормированный» рабочий день. Приветствует меня. Спрашиваю:
— Ну как, смотрел хоккей?
— Одним глазом, был занят. Наши молодцы!
Алжан хорошо говорит по-русски, причем даже очень правильно. Иногда, когда есть свободное время, он просвещает нас на медицинские темы. Пройдя к своей койке в дальнем углу, еще раз возвращается в умывальник.
Коридор довольно длинный, поэтому драить приходится за полночь. Но мне легко, потому что меня не покидает впечатление о сегодняшней игре. Как это здорово, необыкновенная гордость за нашу сборную распирает меня и от этого работа не кажется утомительной.
Проходит час с лишним. Мимо уже в обратном направлении идут из бытовки деды. Они по очереди покидают свое место сбора и не обращают на меня никакого внимания, ступая по только что натертым и блестящим в тусклом свете половицам.
Корнос зачем-то проводит пальцем по полу, внимательно рассматривает его кончик, вытирает палец о гимнастерку и идет спать. С Алимовым мы договорились, что я его разбужу в три часа и он заступает на мое место. Наконец я дотаскиваю «машку» до того места, где вход в спальное помещение и волочу ее назад, на свое место в туалете. Затем беру тряпку с ведром и иду протереть пол в умывальнике. Работа не сложная, но нужно время от времени посматривать за входом.
И как в воду глядел. Скрипнула дверь и на пороге появился дежурный по полку. Чего это ему не спится? Выскакиваю из умывальника и, на ходу застегивая ремень с болтающимся на нем штыком, направляюсь навстречу капитану, стараясь держать шаг. Скопин, увидев, что дневальный службу несет, делает мне знак, чтобы я не шумел. Отдаю честь и тихо докладываю. Он жестом прерывает меня, произносит дежурное:
— Ну что, все нормально?
— Так точно, товарищ капитан, — он любит, когда докладывают по уставу.
— Ну хорошо, продолжай, — зачем-то проходит по коридору в сторону, где стоят кровати, затем поворачивается, проходит мимо меня к выходу. У него какая-то невоенная, чуть сгорбленная фигура и нестроевая походка. Как-будто на гражданского человека только что надели форму. У двери к тому же спотыкается о порог и, тихо чертыхнувшись, исчезает из поля зрения.
Часам к двум мои дела заканчиваются и я возвращаюсь на свое законное место у телефона. В казарме тишина. Неожиданно в том конце, где бытовка и горячие батареи, слышу неясные шелестящие звуки. Они мне уже знакомы. Это вылезли из своих щелей сверчки. Они ползают по полу и издают это негромкое «скрип-скрип». Их много, и я впервые только здесь познакомился с ними, потому что у себя на родине никогда до этого не видел и не слышал этих насекомых. Где-то читал, что китайцы держат сверчков в маленьких клеточках и наслаждаются их «пением», вместо птиц. «А что, — приходит ко мне мысль, — действительно немного успокаивает».
Ну вот и пора идти будить напарника. Через пять минут Алимов появляется еще с сонным видом и взяв с руки мою повязку делает мне знак идти отдыхать. Ему тоже предстоит драить пол дальше, там, где общий проход в казарме. Поэтому я, сообщив, что дежурный по полку уже приходил, желаю ему спокойной ночной службы и иду к своей койке. Все вокруг спят. Снимаю сапоги, сверху наматываю на них портянки, чтобы те подсохли, ищу под кроватью тапочки и иду в умывальник сполоснуть водой ноги. Алимов на посту уже отошел от дремы, слегка улыбается и кивает мне.
Молча ложусь и натягиваю одеяло. До подъема всего четыре часа, нужно хотя бы немного соснуть. Все же еще один день солдатской службы прошел, хотя и завтра с утра наряд продолжится. Под одеялом мысли теряются. Снова набегает навязчивая, но такая приятная мысль о сегодняшней победе наших хоккеистов, что ни о чем больше думать не хочется. Подушка кажется такой мягкой, а жесткий солдатский матрас — пуховой периной. Я на коньках и с клюшкой лечу к чужим воротам, обвожу соперника и посылаю шайбу в угол ворот. Такое мне почему-то часто снится. Вдруг передо мной возникает Васька Корнос в полосатой судейской форме, делающий знак поднятой рукой с растопыренными двумя пальцами: «Две минуты вне очереди». На мгновение я просыпаюсь: «Тьфу ты, и тут достал». Но Морфей тянет в свои объятия и я снова откидываюсь на подушку. Уже без снов.
2025 г.
Константин ПОПОВ