НА ЭТЮДАХ
Рассказ
Художник Иван Красиков, сорокалетний худощавый мужчина с рыжей подстриженной бородкой, устроился на обочине лесной дороги перед своим треножником и писал этюд. Стояла тихая предосенняя пора. Сквозь ветви еще зеленых берез и сосновую хвою пробивались лучи солнца, оставляя на траве под стволами и на дорожной колее ослепительно светлые пятна. Лоскуты синего неба кое-где проглядывали между крон обступивших дорогу и ещё не потерявших своей красы лесных красавиц. Уходящая в чащу тропинка с жёлтыми крапинками опавших листьев, предвестницами наступающей осени, казалось, звала за собой, пробуждая в душе неодолимую грусть предстоящего расставания с теплой порой.
На небольшой картонке уже явственно проступили очертания пейзажа. И хотя работа еще не была закончена, было видно, что живописец сумел уловить то переходное состояние, возникающее только в эту сентябрьскую пору, которая через несколько дней сменится совсем другой палитрой красок. Чутьём Иван понимал, что на этот раз возвратится домой с маленьким шедевром, напоминанием о прощании с летом. Воображение уже рисовало ему будущую большую картину. Даже название ей он стал придумывать. Размечтавшись, уже представил, как её воспримут его друзья и знакомые: «А дальше ей предстоит большая жизнь. На городской выставке…, нет, лучше я сразу отдам на областную, меня наконец-то отметят, дальше будет столица…»
От этих мыслей его оторвал вдруг неизвестно откуда взявшийся на этой безлюдной лесной дороге звук велосипедного звонка. Красиков обернулся. Сзади, буквально в двух шагах, уже спешившись, стоял незнакомец, держась за руль своего двухколесного транспорта.
Иван относился к случайным зрителям снисходительно, признавая неизбежность общения с ними. Конечно, попадались разные. Одни вежливо спрашивали разрешения посмотреть, другие сразу выносили резюме: похоже, или не похоже. Это людское любопытство всегда немножко смешило, но не раздражало его. «Каждому свое», – отмечал он про себя. Спорить во время работы было некогда, и поэтому чаще в разговоры не вступал. Вот и теперь подумал: «Заговорить с ним, или подождать?».
Его нежданный соглядатай вдруг поздоровался. Иван ответил.
– Что, деревья срисовываем? – поинтересовался тот, очевидно пытаясь преодолеть затянувшуюся паузу.
– Да, уж, пробуем, – в тон ему произнес Красиков, сразу предположив, что сейчас его творчество будут оценивать.
– А ничего получается – приободрил его велосипедист, – даже очень неплохо. Вы наверно художник?
– Разве похож? – поддержал тему Иван, обернувшись и с усмешкой посмотрев на собеседника.
– Похож, и даже очень, – заключил совершенно серьезно тот, затем заметил: – К нам в колхоз тоже когда-то приезжал художник, для сельсовета Ленина рисовал. Так хорошо получился, что не отличишь от настоящего.
– Ну, спасибо, – Красиков не скрывал улыбки. Разговор все больше занимал его, и он чуть оторвался от работы, положив кисти на край этюдника. – А вы сами-то куда направляетесь?
– В Зарницу, хата у меня там. Наверно знаете наш посёлок, он тут недалеко, прямо по этой дороге, – показал он в сторону, куда уходила лесная колея, и, немного подумав, продолжил: – Я теперь в городе работаю, а домой каждый вечер езжу.
Иван уже успел оглядеть его. Средних лет, по-деревенски крепко сбитый, круглолицый и добродушный, он явно не спешил, и рад был возможности поговорить со встречным. Неожиданно предложил:
– Не хотите повечерять со мной. Я тут везу с собой немного. Все равно дома сегодня никого нет, жинка поехала к теще, – и он, свернув с велосипедом на обочину, снял с багажника сумку и стал вынимать из нее хлеб, колбасу, несколько помидоров и раскладывать на газете.
– Нет уж, вы извините, кушайте, а я еще поработаю, – ответил Красиков, с утра ничего не евший, и отвернулся к этюднику, схватившись за кисти. – Вот принесла нелегкая на мою голову, – уже тихо, про себя, добавил он.
– Да не стесняйтесь, докрасите потом. У вас уже и так всё хорошо. – Немного промолчав, продолжил: – А у меня тут и ещё кое-что найдётся.
Иван обернулся. Его собеседник по-хозяйски расположился возле молодой елочки, разрезал овощи, и достал стакан. Бутылка без этикетки уже стояла перед ним, закрывая дном напечатанную в газете фотографию бывшего президента, объявившего когда-то о введении в стране поголовно трезвого образа жизни.
«А, была – не была, – подумал Красиков, усмехнувшись такому совпадению, – отдохну немного, а потом допишу, тем более этюд почти готов. Все равно не отвертишься».
И он, сделав вид, что с большой неохотой отрывается от работы и только уступая настойчивым просьбам нового знакомого, не спеша подошел к импровизированному столу. – А вы человека нарисовать сможете? – после небольшой паузы, вызванной приёмом первых полстакана самогона и проглоченного куска колбасы с малосольным огурцом, спросил его хозяин всего этого изобилия.
– Конечно, – промычал Иван полным ртом. В голове он уже почувствовал знакомые ощущения охмеления. – А ты хочешь чтобы я тебя нарисовал?
– Да не меня, мою жинку. Дома фотография есть, ты с неё и срисуешь. Приезжай ко мне погостеваться, я тебе сала дам. Не бойся, не обижу. Меня все там знают, – махнул рукой в сторону леса. – Спроси только Лешку, – представился таким образом он. И оба не заметили, что уже перешли, как давние знакомые на ты.
– С фотографии плохо получится, – заявил Красиков, нужна живая натура.
– Это что, в голом виде? – произнес Лешка. Мне такая не надо. Вот если просто голую бабу…
– Да не голую, – перебил его Иван, – просто чтобы я на неё смотрел и рисовал, – вспомнив, что почему-то для многих слово «натура» ассоциируется совсем не с основным ее смыслом.
– А, так бы и сказал, – спохватился Лешка. – Но я хочу, чтоб как на фотке.
– Хорошо, – согласился Иван, – будет время, обязательно приеду, – догадавшись, что красотой супруга его нового знакомого вовсе не блистала.
За разговорами незаметно пролетело время. Признаки ранних сумерек уже заявили о себе оранжевым оттенком заходящего солнца, как кистью окрасившего своими лучами деревья и землю.
Бутылка была уже распита. Сытый и раздобревший от Лешкиных харчей, Красиков уже полулежал, облокотившись одной рукой на зеленую травку, и блаженно улыбался, забыв и про неоконченный этюд, и про будущую картину. Все окружающее у него в глазах уже плыло, переплеталось в невообразимые кружева, то падая, то взмывая ввысь.
– Красота-то какая! – заявил он вдруг своему новому знакомому. – Посмотри вокруг.
– Давай споем, – предложил вдруг Лешка.
Он поднялся, потянул за собой Ивана. Обнявшись подошли к этюднику. Лешка затянул «Ой мороз, мороз», Иван подхватил. Некоторое время они вслушивались в звуки собственных голосов, нестройным эхом отзывавшихся из леса.
– Слушай, – заплетающимся языком сказал Лешка. – Отдай мне твою фотку с деревьями, я ее у себя в хате на стенку повешу. Все наши мужики придут смотреть.
Иван наморщил лоб и прекратил петь. Некоторое время он о чем-то напряженно думал, затем с решительным видом придвинулся к своей работе. Вынул этюд из пазов, испачкав в краску пальцы не совсем рассчитанным движением.
– На, держи! Для тебя мне не жалко, – протянул он пейзаж Лёшке.
Через некоторое время, проводив своего новоиспеченного друга, так и не сумевшего залезть на велосипед, и поэтому отправившегося пешком, опираясь на руль одной рукой, потому что другая держала подарок, все норовящий прислониться невысохшей стороной к его рубашке, Красиков, тоже стал собираться.
Когда он добрался до города, было уже совсем темно. Единственное, что Иван хорошо запомнил про обратную дорогу, показавшуюся почему-то намного короче обычной, это ощущение исполненного долга и незыблемой веры в собственное предназначение творца, несущего людям свет искусства.
Наутро Красиков вспомнил и свой поход на этюды, и всё остальное. Сокрушаясь о зря проведенном дне, он пнул ногой валявшийся у кровати ящик с красками, закурил. За окном начал накрапывать дождь, погода портилась надолго. К тому же побаливала голова.
– Это ж надо, – корил он себя, – так опростоволоситься. – Обвел потухшими глазами комнату.
Взгляд вдруг остановился на висевшем на стене календаре. Он видел изображенный там пейзаж уже много раз, однако заинтересованно приблизился.
– А что, ничего. Очень даже похоже. – тихонько вынес он резюме и улыбнулся, мысленно поймав себя на том, что процитировал слова своего вчерашнего знакомого. Снял календарь и подошел к окну. – Всё равно не всякий догадается, а кто поймет – не скажет. И искусства без ремесла не бывает, – закончил вслух философствовать в свое оправдание, пристально вглядываясь в цветную репродукцию.
Шум дождя за окном становился все сильней, отвлекая мысли от невеселых воспоминаний и заглушая последние угрызения совести. Повернувшись к стоявшему посреди комнаты мольберту, он прикрепил изображение к его верхней перекладине, достал заранее подготовленный подрамник с чистым белым холстом. Устанавливая его на станок, Красиков уже не вспоминал о вчерашнем. На душе становилось тихо и умиротворенно.
2001-2002гг.
Константин Попов
