БЕГУНЕЦ

БЕГУНЕЦ

Рассказ

Необычное это словечко услышал я однажды в посёлке сплавщиков леса.

Помню, первый визит я нанёс главному инженеру сплавной конторы Кудлину. В кабинете ещё не осели слоистые сизые облака табачного дыма: видимо, только что кончилось совещание. Кудлин, прищурив глаз, словно прицеливаясь в пачку бумажек, надписывал их толстым красным карандашом и передавал стоящему возле человеку – не то кладовщику, не то завхозу.

Присев на широкую скамью, заменявшую здесь традиционный диван, я осмотрелся. За окном раскинулась гладь реки, вся исчерченная бонами сплавного рейда, виднелся край понтона и фигуры рабочих, заводивших под пучок из брёвен проволочные концы. Дальше, почти у противоположного берега, маленький катер, как муравей соломинку, тащил длинную цепь плотов. Живая эта картина, вписанная в обстановку прокуренного кабинета, как-то не вязалась с пыльным «Рекордом» в углу, пачкой пожелтевших газет на столике рядом, с плакатами – описаниями водяных тревог на кораблях, неизвестно кем и для какой надобности завезённых в поселок, по крайней мере на пятьсот километров отстоявший от моря.

– Некогда ему что ли порядок навести, – подумал я и прислушался к разговору.

– Опять ты с тросами, – басил Кудлин.

– Такое дело, Иван Михайлович, сами знаете…

– Плохое дело, – перебил Кудлин. – Последний раз подписываю, так и бригадирам скажи. Денег вам государственных не жалко, вот и рвеёте тросы каждый день.

Завхоз пытался возразить, но Кудлин не дал ему даже рта раскрыть.

– Ну, ладно, ладно, иди уж, – сказал он, вставая из-за стола и легонько подталкивая завхоза к двери. – Ждут меня, понимаешь.

Беседовали мы часа полтора. Чувствовалось, Кудлин знал технику и технологию сплава. Рассказывая о делах конторы, он оперировал цифрами, касаясь нововведений, точными словами описывал их суть. Под конец посоветовал познакомиться со сплавщиками, заглянув в какую-то бумажку, назвал несколько фамилий.

– А к Талееву обязательно сходите, сказал он, пожимая мне руку. – Герой, по одиннадцать пучков в час вяжет. Фигура колоритная, в самый раз для очерка. Недавно из треста телеграмму прислали, требуют его опыт обобщить. Я вот тут, – он вытащил из ящика объёмистую папку, – накропал кое-что. На днях думаю сфотографировать несколько производственных моментов. А там пусть хоть брошюру издают.

Я полистал рукопись и просто из вежливости, чтобы как-то закончить разговор, спросил:

– А тросы Талеев тоже рвёт?

– Рвёт, с самого начала сплава рвёт, – заметил Кудлин. – На днях займусь этим вопросом, что-нибудь придумаем.

Прошла неделя, за ней другая. Как-то, уже перед отъездом, зашёл я на понтон, где работала бригада Талеева. Хотелось в последний раз потолковать с бригадиром. Молодой, крепко сколоченный, бригадир понравился мне сразу. И хотя не очень давно он работал на реке, но ветер и вода успели уже выдубить кожу на его лице до коричневого блеска. Однако ничего не смогли сделать с улыбкой, которая постоянно играла у него на губах и, казалось, лучилась откуда-то изнутри. Она освещала его лицо, когда он ворочал тяжёлые бревна или рассказывал какую-нибудь забавную историю, которых он знал немало. От него и довелось услышать мне то смешное и едкое словечко. Случилось это так.

Связывали пучок. Проскрежетала лебёдка, стягивая бревна. Двое рабочих вскочили на них и стали скручивать связку проволокой, как вдруг со стороны сортировочного дворика послышался крик.

– Ребята, никак Кудлин идёт.

Талеев вышел на край понтона. Поглядел и я. Действительно, вдалеке маячила знакомая коренастая фигура главного инженера. Шагая по скользкому бону, он, балансируя, размахивал руками, словно убеждал в чем-то невидимого собеседника.

Талев усмехнулся.

– Давненько не видели.

– Он, вроде, в командировке был, – заметил я.

– А нам это ни к чему, – буркнул бригадир. – потом пояснил: – Почитай, с самого начала сплава на плотах не бывал. Любо ему в кресле сидеть, да на заседания всякие ездить.

– А как же опыт? – вспомнил я. – Ведь он, Пётр Иванович, твой опыт обобщил. Тетрадь мне показывал.

– Обобщил, говоришь. Обобщать он может. Для этого с человеком говорить не надобно. Да ты погляди, погляди что будет.

Я смотрел на Талева и не узнавал его. Весь он как-то подобрался. Спряталась всегдашняя светлая улыбка, посуровели плотно сжатые губы, взгляд стал острым. Точно к прыжку приготовился человек. А Кудлин уже входил на понтон. На плече у него болтался фотоаппарат, на лице написан восторг, удовольствие и ещё что-то такое весьма приятное, чему и названия не подберёшь.

– Привет, привет, – громко сказал он. – А, и вы здесь, – протянул он мне руку. – очень кстати, поможете опытным глазом сюжеты получше выбрать. Из треста опять звонили, брошюру требуют. И, повернувшись к рабочим, спросил: – Кто из вас бригадир, ребята?

Талеев пробурчал что-то невнятное.

– А фамилия? – спросил Кудлин – Талеев? Везёт мне, на ловца, как говорят, и зверь бежит. Давай-ка, братец, организуем несколько снимков. С тебя начнём. Бери багор, становись вот сюда. Так. Готово. Теперь бригаду за вязкой пучка. Думается, так хорошо будет? – обратился он ко мне.

Но я не мог вымолвить ни слова. Много приходилось видеть, как фоторепортеры «организуют» снимки, грешил и сам иногда этим, но такого ещё не встречал.

А Кудлин продолжал распоряжаться. В пять минут он нащёлкал дюжины две снимков, потом застегнул чехол аппарата и стал прощаться. О брошюре он Талееву не сказал ни слова. Зато, прислушавшись к лебёдке, заметил:

– Что-то у вас, бригадир, лебёдка тяжело ходит? Укосины-то почему не поставили? Тросов не жалко!

– Какие укосины? – спросил Талеев.

– Треугольники из бревен, на манер кронштейнов. Вот так! – Кудлин рукой очертил в воздухе прямоугольный треугольник и выразительно пояснил, как по его гипотенузе будет скользить пучок. – Наклонная плоскость – это же детям понятно. Завтра же поставьте укосины.

Кудлин побыл на понтоне с полчаса, дал ещё несколько указаний Талееву. Все его советы и предложения были дельными, аргументированными. Талеев слушал, кивал головой в знак согласия, но обычно улыбчивое лицо его сейчас было угрюмым, брови насуплены.

После ухода главного инженера на плоту с минуту царило молчание. Талеев достал папиросу, долго мял её, глядя на удаляющегося Кудлина, затем смачно сплюнул в воду.

– Три месяца тросы рвали. А он!.. – И, не закончив фразу, оборвал её одним словом, словно припечатал:

– Бегунец!

А. Жаренов.