АХАММЕ И ДЕВУШКА

АХАММЕ И ДЕВУШКА

Рассказ

Когда Эвкумье привел собаку, Ахамме внимательно осматривал нарту и что-то недовольно бурчал.

Эвкумье заглянул во двор.

– Слушай, Ахамме, посмотри собачку. Ух, и хорошую я собачку достал. И заплатил совсем дешево.

Ахамме непонимающе глянул на гостя.

– Какую собачку?

– Хорошую, – заулыбался Эвкумье и протиснулся в калитку. – Её Калихли зовут. Да ты взгляни только. Ахамме подошел. Оглядел собаку, пощупал ей спину.

– Не годится, тяжелой езды не выдержит.

– Но, Ахамме, – низкорослый Эвкумье засуетился, приподнял пса за передние лапы. – Ты посмотри, какие у нее мускулы, осанка.

– Не годится, с расстановкой повторил Ахамме. – Подумаешь, мускулы. Все дело в позвонках. А у этой, – он презрительно толкнул ногой пестрого годовика, – позвонки мелкие.

Почтальон Ахамме, непревзойденный гонщик, слыл на селе отличным знатоком собак. Без пробы в пробеге определял он пригодность животного для работы в упряжке. Все, кто хотел приобрести ездовую собаку, прибегали к помощи Ахамме и всегда благодарили за удачный выбор. Если же покупатель, смущенный ростом и красотой какого-нибудь остроухого Авахли, не внимал отрицательному отзыву знатока, то потом жалел: Ахамме не ошибался никогда.

Пестрая собака усердно виляла хвостом, умильно поглядывала на собеседников. Эвкумье рассердился.

– Где я теперь собаку возьму? Ведь эта десятая, упряжку хотел составить.

– Захочешь – достанешь, – заметил Ахамме. Да тебе на что упряжка-то?

– А гонки! – воскликнул Эвкумье. – Титинэ сказала, чтобы все участвовали в состязаниях. Я и хотел…

Он не договорил. Ахамме откровенно скалил зубы и бормотал, давясь от смеха:

– Эвкумье хотел… Вчера Кихляп… И все хотят… И Титинэ тоже, наверное, хочет… А я не хочу! – вдруг закричал он сердито. – Понимаешь, не хочу я с вами возиться. Иди к своей Титинэ, молись на нее. Может она тебя ездить научит. Гонщики!

Вложив в последнее слово всю накопившуюся за последние дни злость, Ахамме круто повернулся и ушел в дом. Хмурый бродил по комнате. Попробовал читать, но мысли упрямо возвращались к тому злополучному дню, когда он, Ахамме, вдруг оказался на заднем плане. Везде надо сунуть нос этой девчонке.

Приехала образованная, институт кончила. Хорошо. Комсоргом выбрали. Хорошо. Но гонки? Нет, этого он ей никогда не простит.

Из года в год велось: лучший гонщик сам выбирает достойных противников и организует состязания.

– Дурной порядок, – заявила Титинэ. – Почему Эвкумье никогда не участвовал в гонках? Что он не достоин? Глупости! Спорт должен быть массовым.

Ахамме усмехнулся, представив коротышку Эвкумье в роли каюра. Но почему ребята согласились с Титинэ? Правда, он немножко грубо отстаивал свою правоту. Но ведь и остальные вели себя не лучше. Помогать он отказался наотрез. Титинэ рассердилась.

– Ладно, сами справимся. Тебе пригласительный билет пришлем, – бросила она.

Раздумывая теперь об этом, Ахамме тешил себя мыслью, что ничего у Титинэ не выйдет. Девчонка слишком много думает о себе. Они еще придут к нему на поклон. Вот тогда держись, Титинэ. Ахамме покажет тебе настоящее место.

Но он ошибся. За день до гонок явился Эвкумье и торжественно вручил Ахамме разрисованный кусочек картона. У многократного чемпиона заиграли желваки на скулах. Он швырнул билет и двинулся на Эвкумье, с лица которого медленно сползала улыбка.

– Но, но, – забормотал толстяк и поспешно ретировался.

Маршрут выбирала Титинэ. И снова были поколеблены устои. Девушка отвергла ровную прямую дорогу. На сорокакилометровом круге участники гонок должны были преодолеть перевал через сопку с голой, бесснежной вершиной и два оврага, заросших кустарником. Это намного усложняло задачу.

Старт и финиш оборудовали у колхозного клуба. С утра здесь начали толпиться зрители. Обсуждали достоинства упряжек, рассматривали приз – нарту с костяными подполозками.

Титинэ в праздничной узорчатой кухлянке, сшитой из белых и черных меховых полосок, в расшитом цветным бисером малахае объясняла условия состязания. Желающих набралось много. Даже Эвкумье расстарался, достал упряжку и теперь внимательно слушал девушку.

– По две нарты, через тридцать минут, – говорила Титинэ. – Время – с момента выезда.

Ребята переглянулись. Обычно гонщики неторопливо выезжали из села, добирались до назначенного места, поджидали остальных. И лишь тогда гнали собак во весь дух. Так было. Но неугомонная Титинэ сломала традицию, и участникам гонок ничего не оставалось, как молча переварить и это нововведение.

Титинэ читала список.

– Первыми едут Йытэк и Гэкэн. Затем Эвкумье и… она поискала глазами в толпе, – а где Ахамме?

– Едет, – недовольно отозвался Эвкумье, которому перспектива ехать в паре с Ахамме никак не улыбалась. – Вон вырядился, словно на свадьбу, – он показал на приближающуюся нарту. Ахамме в белой кухлянке, на десяти такого же цвета собаках действительно выглядел женихом. Остановившись в сторонке, он неторопливо приколол нарту и, слегка важничая, вперевалку направился к группе. Пока он проделывал все это, Титинэ успела отправить первую пару и наскоро заканчивала объяснения.

Истекли полчаса. Ахамме критически разглядывал призовую нарту, когда Титинэ подала команду. Услышав имя Эвкумье, он расхохотался.

– Подобрали партнера. Да он и последним не приедет. С кем буду приз делить?

Ахамме намекнул на древний корякский обычай. Приз делят первый и последний при условии, если прибывший последним ни разу не остановится в дороге. Для Эвкумье намек звучал оскорблением.

– И ты терпишь, – сердито сказала девушка, обращаясь к толстяку.

– Однако, пожалуй, не поеду, – сказал вдруг Эвкумье.

– Трус! – бросила Титинэ и выхватила остол из его рук. – Держи часы, суди.

Эвкумье под смех толпы принял судейство. Титинэ бросилась к упряжке. Скрипнули нарты на твердом снегу. Белой птицей рванулись собаки Ахамме и – понеслись вперед. Титинэ замешкалась. Собранный наспех разношерстный потяг Эвкумье плохо повиновался. Две задние собаки «лукавили», и Титинэ пришлось изрядно поработать остолом.

Белая упряжка далеко впереди. Ахамме изредка постукивает остолом по дуге, понукая собак, и поет: в пути к нему вернулось хорошее настроение. Никогда и никто не учил его петь в дороге. Песня приходила сама, едва только он оставался наедине с тундрой. Тундра заставляла петь себя: так она была хороша. Для Ахамме тундра была живым существом, подчас капризным, непослушным. И он гордился, что понимал её, чувствовал, мог говорить с ней и даже противиться ее воле. Сегодня тундра ласкова с путником. Легкий ветерок навевает приятные мысли, бодрящий мороз гонит ленивую истому. Но Ахамме знает: лицо тундры непостоянно. Ветер может усилиться. Берегись тогда, путник. Тундра не любит неосторожных. Белым саваном покроет пурга и ездока и упряжку, закрутит, завертит, собьет с дороги…

– Ках, ках, – донеслось сзади. Ахамме оглянулся. Пестрая упряжка догоняла его. Титинэ, лежа на нарте, шикала на собак.

– Ничего, – успокоил себя Ахамме, – снег до весны не растает, Титинэ впереди Ахамме не будет.

И снова полилась бесконечная песня. Теперь Ахамме пел о девушке, попытавшейся поломать обычаи. Она причинила ему боль. Но он, Ахамме, поставит все на место. На его стороне тундра, она поможет восстановить справедливость. Вон возвращается Йытэк. Он не одолел перевала. Скоро Ахамме посмеётся над девушкой…

Ярко-желтая вершина сопки заслонила горизонт. Нарты пошли на подъем. Ахамме спрыгнул, побежал, держась за баран. Сзади то же проделала Титинэ. Крутизну одолевали рядом. Собаки плохо тянули, приходилось помогать им. Ахамме сопел в тяжелой своей кухлянке и поглядывал на девушку. Вот она откинула назад малахай. Косы, старательно уложенные утром, растрепались, по лицу бегут ручейки пота.

– Упрямая, – подумал Ахамме.

Титинэ чувствовала себя неважно. Дрожали колени. С трудом волочила легкую четырехкопыльную нарту, поглядывала вверх.

– Нет, этой глине, кажется, конца не будет. Девушка с усилием переставляет ноги. Шаг, другой, она спотыкается о мерзлый кусок земли и, вскрикнув от боли, останавливается. Усталость сковала ноги, отчаянно прыгает в груди сердце. Бросить все, лечь и не двигаться хочется ей сейчас. А впереди, слегка согнувшись, шагает Ахамме. У Титинэ слезы выступили на глазах. Прерывисто дыша, она смотрит на Ахамме, на вершину сопки, что-то соображает.

– Дура, не догадалась, – ругает она себя, кричит на улегшихся собак и, спотыкаясь, бредет вверх по склону. Но не по следам Ахамме, а чуть стороной, срезая угол. И ей удается вырваться вперед парня. Под самым носом Ахамме на гребне сопки упряжка Титинэ проскакивает вперед. И вот уже нарты мчатся вниз. Титинэ все дальше отрывается от белых собак.

Ахамме не понимает. Он взбешен, он свирепо машет остолом, свистит, шикает на собак, но ничего не помогает. Приближается финиш. Впереди уже видны колхозные постройки.

Он, Ахамме, въедет в село позади девушки! Позор! Кто поверит, что Титинэ схитрила? Ведь свидетелей не было. О том, что она срезала угол при спуске, знает только он. Как же он теперь будет смотреть людям в глаза, он, на всю округу прославленный каюр! Свистит, рассекая воздух, брошенный со страшной силой остол. Визжит передовик. Еще удар! Еще! Ошалевшая упряжка мчится вслед за ненавистной Титинэ, но расстояние сокращается медленно, очень медленно. И вдруг нарта Ахамме стремительно пролетает мимо Титинэ. Взгляд улавливает глубокую длинную черту на снегу и улыбающееся лицо девушки… Белые собаки рвут ленточку первыми.

Ахамме принимает поздравления. Но он явно чем-то смущен. Ищет глазами Титинэ, подходит к ней и тихо спрашивает:

– Почему ты затормозила нарту? Ведь там, на перевале, никто не видел.

Титинэ щурит глаза в улыбке. Ахамме упрямо наклоняет голову и снова спрашивает:

– Почему ты затормозила нарту?

А. Жаренов.