КАМНИ ПЛАЧУТ НА РАССВЕТЕ
В конуре было тепло и уютно. Выглянувшая из-за крыши луна равнодушно взирала на кусты, дома, деревья. Все было как обычно. Однако Жулька беспокойно вскакивала с места, нюхала ночной воздух, ей хотелось завыть от предчувствия беды. Собственно, она уже с вечера беспокойно следила за своим единственным оставленным ей хозяевами щенком. Еще вчера он хорошо сосал ее молоко, спал спокойно, тыкался мордочкой в живот, повизгивая от удовольствия, причмокивал губами. А сейчас дышал часто и неровно, дрожал всем тельцем, его нос был сухой, и что только не делала Жулька, он ко всему был равнодушным.
Неслышно подошел хозяйский кот Васька, уселся рядом с будкой, будто приглашая Жульку к разговору, долго и внимательно смотрел в темноту конуры, потом так же неслышно поднялся и не спеша ушел по своим кошачьим делам, словно понимая серьезность положения. Жулька и Васька были знакомы давно и в общем отношения у них были довольно сносными. Иногда они шутя боролись, не применяя при этом крайних мер. Несколько раз Жулька защищала Ваську от бродячих котов, и он не считал зазорным в такие минуты спрятаться за ее спину. От него всегда пахло чем-то вкусным. Последнее доставалось ему не просто, потому, что несколько раз Жулька видела, как Васька, распушив хвост трубой, пулей вылетал из дома, потом долго умывался и причесывался.
Сколько у нее было щенят, Жулька не знает, но она сразу определила, что сосков хватает, и даже имеются свободные. Хозяин и хозяйка о чем-то долго говорили во дворе, при этом хозяйка размахивала руками и показывала на конуру. Потом пришел хозяин, погладил Жульку и ушел, забрав часть щенков, оставив ей одного, толстого и лобастого.
Вернулся он довольно поздно нетвердой походкой, уселся на чурбан возле Жульки. От него несло чем-то нехорошим, но Жулька любила хозяина, и даже когда он вынес из дома кость и начал ее рубить топором, а потом подсовывать восхитительные куски к ее морде, она нисколько даже и не обиделась, хотя была в состоянии справиться с костью и сама. Хозяин еще некоторое время сидел и курил, время от времени бормоча какие-то слова, потом ушел. Жулька в дальнейшем тешилась со щенком, как бы забыв о случившемся, все было хорошо, а вот сегодня что-то произошло…
…О том, что ее сын Николай лежит в районной больнице, Лукерье сообщила соседка Катерина, которая все всегда знала. При этом она так посмотрела на Лукерью, что та поняла: нужно ехать.
В район, наскоро собрав нехитрую передачу, Лукерья добралась к вечеру. Нашла и больницу, где ей сразу же рассказали, как искать сына. Больницы Лукерья всегда опасалась. Однажды, лет тридцать назад, она проколола ногу. Все методы домашнего лечения не помогали, и она, надев все чистое, кое-как добралась до соседнего села, где работал седовласый фельдшер, которого все почтительно звали «Матвеич». Лукерья некоторое время томилась возле крылечка, ей почему-то хотелось разуться, но санитарка, дальняя родственница Дуня, без особых церемоний потащила ее внутрь. Лукерья украдкой едва успела в сенцах перекреститься на всякий случай.
К палате, где находился Николай, она подошла в сопровождении неразговорчивой молодой медсестры.
Сына она, конечно же, узнала, но сердце ее дрогнуло, забилось медленно и гулко. Что может сделать с человеком болезнь? Николай, лежавший в постели, тоже узнал ее. На его лице появилась извиняющаяся улыбка, он попытался сесть, но видно было по всему, что ушло из тела то, что позволяет цепляться за жизнь. Лукерья, поздоровавшись и перекрестив сына, как-то боком уселась на табурет и начала быстренько развязывать узелок с передачей. Оба они что-то говорили друг другу, не слыша слов и не понимая сказанного. Потом успокоились. Первое, о чем внятно попросил сын, чтобы она похоронила его на родовом кладбище. Лукерья все время кивала головой в знак согласия со всем, что он говорил, а в голове все билась и билась мысль: как же это так получается, что родители переживают своих детей? Где справедливость на белом свете?
Она предложила Николаю красное сочное яблоко, которые хорошо уродили в этом году. Яблоню эту она сама посадила в пятьдесят третьем на месте вырубленных подчистую в сорок восьмом. Ох, и жалко было рубить живые деревья, да уж чересчур финагент большую сумму за сад насчитал. А платить чем, если и так горе мыкали…
Николай надкусил яблоко и, как бы враз обессилев, откинулся на подушку. За окном темнело. Пришла медсестра, сделала сыну два укола, затем, осмотрев внимательно Лукерью, сказала, что ей могут на ночь застелить три стула, а больше ничем помочь нельзя. Потом добавила, что и подушку дадут.
Лукерья сама сделала себе нехитрую постель и продолжала сидеть и смотреть на сына.
Он родился перед самой войной. Отца, Петра Кузьмича, убили на войне. Так вот и осталась Лукерья одна с сыном. Он вырос, отслужил в армии, женился, но неудачно. Укатила Верка с каким-то заезжим в город. Николай после этого ездил по вербовке, потом вернулся, работал в колхозе трактористом, и себе нашел разводную, с детьми, в соседнем селе, да там и остался жить. Не так часто приезжал он к ней, но дрова там или сено привезти, картошку посадить и выкопать он помогал исправно. Лукерья не укоряла сына за редкие визиты — своя семья ближе. Иногда сын приезжал без всякого повода, глушил трактор, потом бесцельно слонялся по двору или сидел на большом камне, испокон веков находящемся возле двора, и курил. Мать догадывалась: что-то случилось, но задавать вопросы не решалась, ставила на стол, что Бог послал, доставала из закутка завернутую в тряпку бутылку и садилась рядом с сыном обедать или ужинать. Ей было приятно видеть его загорелые сильные руки, всю его фигуру, неторопливость движений. «Весь в Петра» — думала она про себя. Она ведь мужа другим и не знала. С бутылками оно, конечно, в последнее время стало тяжеловато, десять рублей, а пенсии сорок. Но попробуй в селе без этого дела вести хозяйство! Куда ни кинься, куда ни пойди — только бутылка, а то и не одна. Конечно же, односельчане быстро оценили ситуацию, нашли выход и в общем, выправили положение.
Сама Лукерья, считай, никогда не болела. Время и труд несколько согнули ее, высушили солнцем и вымочили дождем тело, но она никогда не была в отпуске, в каких-то там санаториях-курортах. Когда выходила на пенсию, ей пожелали отдыха и подарили цветной платок. Она искренне недоумевала: как это отдых? А кто будет за хатой следить, за коровкой да телочкой, курами, поросенком? А огород обрабатывать? Рассуждая так, неторопливо и обстоятельно, Лукерья уснула.
Проснулась она от голосов в палате. «Делайте, как положено» — сказал высокий мужчина в белом халате. В окно заглядывала утренняя заря Лукерья оторвала голову от подушки, взглянула на сына и поняла, что его уже нет. Молча смотрела она на действия медиков, слезы капали на платок, в голове мелькали обрывки мыслей. Медсестра участливо приподняла ее, что-то говорила, а Лукерье почему-то запомнились последние слова: «Сейчас лето, жарко, так что не теряйте времени».
Быстро перебирая ногами, добралась она до автобусной остановки, успела доехать до проселка, и так же быстро по росной тропе напрямик дошла до своего дома…
… Жулька неотрывно ласкала своего детеныша, но он дышал все чаше и чаще, затем лапки его дернулись раз, другой, лобастая головка откинулась в сторону, и щенок затих. Инстинкт подсказал Жульке, что случилось непоправимое, она тихо заскулила, потом громче, из ее глаз выкатились первые слезы, она их не слизывала, а только тихо скулила, чтобы не разбудить по нечаянности хозяев.
Лукерья уселась на остывший за ночь валун, устало вытянула ноги, руки ее бессильно опустились на камень. Камень был весь в трещинах от старости. На одной стороне его бисером осела роса, росинки собирались в капли, капли в струйки, которые стекали по трещинам на траву, как слезы по морщинистым щекам.
И показалось бабе, что камень тоже плачет, но не так, как она, внутренне, а открыто.
«Какое же у него горе? — почему-то подумала Лукерья, — То люди для горя рождаются».
П. Иващенко.
Извините, комментарии закрыты.