В ПОЕЗДЕ

В поезде.

Дачники привычно штурмовали вагоны утренней электрички. Подталкиваемая в бока необъятными хатылями в руках у немощных старушек, я быстро взобралась по узким вагонным ступенькам и уселась на первое от двери место рядом с пожилым мужчиной. Он смотрел в окно и придерживал рукой пустую плетёную корзину.

«За грибами едет? Так вроде рановато», – подумала я. Напротив нас суетливо устраивались две женщины. Пенсионного возраста, но ещё совсем не старые, они везли в коробках рассаду помидор. Определившись с самым безопасным местом для своих питомцев, принялись обсуждать достоинства гибридных сортов. Одна дачница – маленькая, неприметная, одетая в цветастую юбку и белую кофточку без рукавов в основном молчала. Главную партию вела её соседка. Высокая, полная, корпулентная как сейчас говорят, она была одета в бежевый костюм, купленный когда-то для торжественных случаев и походов в гости. Было видно, что костюм давно отслужил положенный срок в этой ипостаси и теперь переведен на службу рангом ниже – блузу расширили путем вставления клиньев в боковые швы, юбку удлинили ажурной бахромой. Даже после таких манипуляций костюм бывший «гостевым» и ставший «дачным» облегал свою владелицу как целлофановая обёртка сосиску, повторяя все выпуклости и впуклости её фигуры. Надо сказать, что обладательница долгоиграющего костюма привлекала к себе внимание и довольно смелым макияжем – брови резко подведены, губы ярко накрашены. Я не против макияжа в пожилом возрасте, но красная помада с блёстками, по-моему перебор. К своей прическе женщина относилась не так трепетно, как к нарядам, волосы, стянутые на макушке резинкой, образовывали мышиного цвета пучок похожий на дульку. Её слишком румяные щёки и астматическое с присвистом дыхание говорили о том, что процедура захвата удобных мест не прошла даром, вероятно, поднялось давление.

Давление давлением, а разговоры разговорами, напористо, громогласно, она прорабатывала близкую всем дачникам тему плохой организации работы железных дорог в России.

В соседнем купе сидели девушка и парень, напротив – пожилая чета. Они тоже обустраивались, готовились провести время в поездке с пользой. Парень добыл из спортивной сумки мобильный телефон, открыл нужную «игрульку» и, нацепив на лицо напряженное выражение Мальчиша-Кибальчиша, пошёл в последний бой с «буржуинами». Девушка достала из сумочки зеркальце и глубокомысленно всматривалась в своё отражение, отыскивая там несовершенства и дефекты. Её наверняка обидело то, что парень, не проявив к ней никакого интереса, сразу ушёл на войну.

Пожилая чета напротив, расстелив на коленях у женщины бумажное полотенце, накрывала обеденный стол. Три яйца, хлеб, длинный, парниковый огурец и обжаренные куриные окорока в пластиковых контейнерах заняли положенные места на салфетках. «Странные мы люди, русские, стоит только сесть в поезд, как сразу же начинаем есть» – подумала я. Может, волнуемся перед поездкой и поэтому дома кусок в рот не лезет? Или путешествуем больше других народов, и у нас выработался рефлекс принимать пищу в дороге? При этом время нахождения в пути не имеет никакого значения. «А дома пообедать слабо?» – хотелось мне спросить у соседей. «Слабо тут ни при чём», – ответили бы они мне – «Просто перекусить в поезде – святое дело».

На святое посягать нельзя, решила я и честно призналась себе, что сейчас тоже не отказалась бы от румяной куриной ножки.

Вроде бы все угомонились, расселись, пора и в путь. И тут в окно постучали. Я выглянула и увидела, что молодая, симпатичная девушка обращается к нам с просьбой помочь ей занести в вагон детскую коляску. Мужчина рядом со мной закрыл глаза и срочно впал в дремоту, дачницы были заняты разговорами.

Не без труда, мы с девушкой втащили коляску и пристроили её рядом с нашим сиденьем, при этом моему соседу пришлось проснуться и забрать свою корзину на колени. Я заняла место корзинки, освободив крайнее сиденье для девушки, так ей было удобнее следить за коляской.

На эту коляску и переключилось всё моё внимание. Она выглядела несколько громоздкой, но её маневренность и дизайн привели меня в восторг. Автономно вращающиеся в разные стороны большие, дутые колёса вероятно обеспечивали лёгкий и плавный ход, а особая устойчивость и проходимость делали её похожей на мини-внедорожник. А уж карманов и карманчиков: и внутри, и снаружи, и для бутылочки, и для памперсов, и противокомариная сеточка, и контейнер для покупок – в этой коляске были предусмотрены приспособления на все случаи жизни. Мне даже захотелось заглянуть поглубже во внутрь – вдруг там еще и микрокондиционер установлен? Заглянула. Нет, кондиционера не было. Внутри спал ребёнок, вернее просыпался, потревоженный перемещениями своего ложа.

Вначале, над бортом коляски округлым холмиком возвысилась попка малыша. Нарядные голубые трусики были великоваты и из под них виднелись белые рюшечки памперса. Затем повозившись некоторое время в тесноватом пространстве, на свет появился и сам малыш. Заспанный, розовощекий, безбровый и безволосый, он быстро нашёл встревоженными глазами маму и так радостно заулыбался всей своей милой мордашкой, так ласково и нежно закурлыкал, что не улыбнуться ему в ответ было невозможно.

Хотя, чего греха таить, ребёнок в поезде не самое лучшее соседство. Некоторые умудряются за несколько часов поездки вынести мозг всему вагону. Как правило дети в дороге плохо себя чувствуют, хотят «того сам не знаю чего» и требуют удовлетворения своих желаний постоянным ревом.

Но не этот. Этот чувствовал себя превосходно. Некоторое время, он присматривался к окружающим, но не найдя ничего опасного разрезвился, разулыбался и разагугукался по полной программе. Оказывается, он даже умел хохотать, что и не преминул нам продемонстрировать.

– Как его зовут? Сколько ему, месяцев десять?- спросила я.

– Ванечка. Нам скоро годик. Мы уже большие, – ответила молодая женщина. Она прикрыла своё лицо руками и обратилась к малышу:

– Где мама? Где мама?

Ребёнок насторожился, замер. Затем, в поисках мамы головенка на тонкой шейке с покрасневшей от жары нежной поперечной складочкой стала вращаться туда-сюда.

– А вот она мама! – женщина убирает руки от лица. Мама найдена! Ребенок восторженно верещит, дрыгает ножками и заваливается в коляску навзничь.

– Котёнок мой! – ласково говорит она и помогает ему сесть.

– Какой он у вас весёлый и игривый, – я поддаюсь я детскому обаянию и заглядываю в коляску.

– Что есть, то есть. И игривые мы и весёлые! Правда, ангел мой, – она вытирает ребёнку ротик и повязывает на шейку яркий слюнявчик.

Женщины, сидящие напротив нас, тоже стараются заглянуть в коляску и им это удается.

– Видела? Даун. Дурак! – вдруг шепчет своей соседке та, что при костюме. Шепчет так громко что её речь слышна мне и конечно же маме ребёнка.

– Он что-нибудь уже говорит? Он уже просится на горшок? – я громко задаю первые пришедшие мне на ум вопросы. Я пытаюсь хоть таким образом заглушить слова соседки, смягчить, ситуацию. Я чувствую себя отвратительно и хочу только одного, чтобы дачница с дулькой на голове помолчала.

Мама Ванечки встаёт и поворачивает коляску так, чтобы ребёнок в ней был виден только нам.

– Нет. Он ничего ещё не говорит и навыки опрятности у него ещё не сформированы. Он отстаёт в развитии от обычных детей. – Она опускает голову и замолкает.

Малыш продолжает ворковать, он засовывает в свой двузубый рот яркую игрушку, потом стучит ею себе по ногам, обнаруживает на них носки, сопит, пыхтит, снимает один, выбрасывает его за борт коляски и восторженно, как птица крыльями машет руками. Радуется жизни.

Я конечно же давно заметила и луновидную округлость и плоскость его лица, и косо посаженные узкие глазки, и вдавленную переносицу, и маленькие, скомканные ушки. Но для меня это было не первостепенно, все визуальные проявления болезни перебивались невероятной жизнерадостностью и доброжелательностью ребёнка. «Солнечные дети», кажется так говорят про таких детей. Это был «солнечный мальчик».

– Можно я возьму его на руки? Он пойдёт ко мне? – спросила я.

– Можно. Он доверчивый. Ко всем идёт. – Женщина не поднимала глаз. Ждала, пока в них рассосётся боль? Не хотела, чтобы эту боль увидели другие?

Тельце ребёнка было упругое и горячее. Поддерживаемый мною он гарцевал на моих коленях без устали и передышки. От него приятно пахло молоком. Я вспомнила своих детей в таком же возрасте и помолодела на тридцать лет и, наверное, перенеслась в те времена, потому что не заметила приближения очередной станции.

– Вы поможете нам сойти? – девушка уже не в первый раз обращалась ко мне.

– Конечно, помогу, – я отдала ей ребёнка. Она усадила Ванечку в коляску и мы выехали в тамбур.

Там, прислонившись широкими плечами к стене, стоял молодой парень с гитарой. Он то и взял на себя выгрузку коляски на перрон.

– Мамаша, подержите! – И в моих руках оказалась гитара.

– Доставайте воробья. – И Ванечка извлечен из уютного нутра коляски, и она уже на перроне, готовая снова служить своему хозяину. Вот его усаживают, подпихивают для удобства под спинку подушку-думочку и собираются ехать дальше.

И поезд тоже собрался ехать дальше – качнул вагоны, протяжно гукнул.

«Постойте! Минутку, девушка! Вы очень хорошая мама и у вас милый малыш!» –хотелось мне крикнуть ей. Но я этого не сделала. Вдруг она подумает, что мне всего лишь хочется загладить досадную неловкость возникшую в вагоне, и это лишний раз напомнит ей о том, что её ребёнок особенный.

– Красивая девушка! Ваша знакомая? – Парень взял у меня из рук гитару.

– Нет. Попутчица. – Я вернулась в вагон, села на своё место. Поезд, как конь налетёвший на преграду, резко затормозил, протянул вагоны несколько метров и остановился. Стало хорошо слышно то, о чём вещает соседка напротив:

– Вот они, молодые! Спят с кем попало, потом дети больные родятся. Видела – даун, дурак значит. Теперь государство содержи его, пенсию из наших налогов плати пожизненно. Небось в интернат не отдала, работать не хочет. – Женщина говорила громко, убедительно, как с трибуны. В такт энергичным кивкам дулька у неё на голове подпрыгивала, разлохмачивалась. Её речь, обращенная к соседке сидящей рядом, была слышна всем в вагоне. Я не выдержала:

– Болезнь Дауна не передаётся половым путём. Это генетическое заболевание и никто не может быть застрахован на сто процентов от того, что у него не родится такой ребёнок. И ещё, если с этими детьми заниматься, то их можно адаптировать к жизни, они даже могут выполнять не очень сложную работу.

– Ага! Этот конверты сможет заклеивать! Видела слюнтявый какой! – обладательница дульки снова обратилась к своей соседке и рассмеялась.

Поезд сделал очередную попытку не выбиться из графика, только в этот раз он двинулся медленно, осторожно, потом – приноровился, вошел в ритм и своим энергичным «татах-татах-татах» приглушил ехидное ораторство неприятной мне дамы.

Я последовала примеру соседа справа – прикрыла глаза и попыталась вздремнуть или переключить мысли на что-нибудь хорошее.

Через полчаса дачники засуетились, загудели, как пчёлы в улье и, подхватив ящики с рассадой, сетки с проросшей семенной картошкой, а так же заточенный на долгую, тяжёлую работу садовый инвентарь, столпились у выхода. Мои соседки оказались там первыми. Им было жарко, поклажа оттягивала руки, их теснили не такие расторопные пассажиры с задних сидений. «Ладно при посадке торопились, места удобные занимали, а теперь-то чего толкаются?» – подумала я. – «Маленькая точно полдня не работник. Выглядит бледной, замученной и всё время молчит. Мне кажется то, что «дулька» использует её в качестве «ушей» не прибавляет ей здоровья.

А «дулька» всё говорила и говорила:

– Все они молодые бестолковые. Вот Ольга, соседка моя, никак не научится деньгами толково распоряжаться. Семья многодетная, бюджет – кот наплакал, а игрушек у детей – гора, каких только нету, и книжек детских целую библиотеку накупила. А книги сейчас дорогущие, это не то, что раньше «Мойдодыр» семь копеек стоил. Вот, выпустит на прогулку свою ораву, так они не гуляют, а в рот мне смотрят. Мороженое спокойно съесть не дадут…

Наш вагон недотянуло до платформы, и я видела, как осторожно спускались с высокой насыпи дачники, как облегченно вздыхали, убедившись в целости своих голеностопных суставов и коробок с рассадой. Я видела, как мои соседки, перехватив поудобнее поклажу, встроились в непрерывную человеческую цепочку и направились в муравейник дачного кооператива, обозначенный виднеющимися вдали крышами кукольных домиков.

В вагоне стало пусто. Сосед у окна наконец-то уснул по настоящему – расслабились и оплыли книзу брови, щёки, губы. Опустились плечи. Не спали только руки, пальцы правой крепко сжимали ручки пустой корзинки, а левая, слегка подёргивалась. По ней, то подпрыгивая, то переходя на плавный ход, нагло прогуливалась безбилетная муха. Время от времени она останавливалась и старательно протирала лапками прозрачные подкрылки и выпуклые, фасеточные глаза. Вот она замерла на секунду, слегка присела и, оттолкнувшись от большого пальца левой руки, как от взлетной полосы вылетела в открытое окно. Наверное, решила, что поезд стоит слишком долго и своим ходом она доберётся быстрее.

У меня такого выбора не было, поэтому я осталась на месте, и когда поезд двинулся дальше, решила снова попытаться последовать примеру соседа – вздремнуть. Через минуту я поняла, что ничего не получится. При резких толчках поезда на стыках голова соседа так тяжело, так по неживому глухо билась о раму окна, что мне хотелось разбудить его и напомнить, что голова это незаменимая часть человеческого тела, и что в ней находятся мозги. Или просто взять и подложить ему под голову шапку или свернутую в мягкий валик куртку.

Вечно я лезу не в свои дела. «Хозяин знает, что кобыле делать» – вспомнила я известную поговорку, пересела от соседа подальше и стала смотреть в окно.

Сколько же оттенков зелёного использует природа в начале лета! И как неброско, ненавязчиво оттеняют зелень белые ромашки и светло-голубые, мелкие колокольчики.

Поезд набирал ход, чёткие левитановские пейзажи превратились в смазанные, расплывчатые зарисовки Сезанна, и мне почему-то вспомнилось моё детство, вспомнилась Лилечка, дочь Марии Игнатьевны, соседки моей бабушки.

До той поры пока была жива моя любимая бабушка, я всё лето проводила у неё в деревне. Моя мама работала на двух работах, её постоянно не было дома, а за детьми летом нужен глаз да глаз. Так говорила бабушка.

Так вот, Мария Игнатьевна родила Лилечку поздно, в 39 лет. Рожать её отправили в область, но и там всё пошло не по плану – ребёнок родился слабый, недоношенный, а к шести годам и вовсе стало ясно, что даже начальные классы школы Лилечка не осилит. В интернат её Игнатьевна не отдала, просто перевела на домашнее обучение, есть время у учительницы младших классов, забежит, позанимается с девочкой, нет – так нет. Самый главный учитель для такого ребёнка это мама, так считала Игнатьевна.

Что было самым главным в жизни отца Лилечки никто не знает. Вскоре после рождения ребёнка, Игнатьевна и её муж развелись. Он был человеком в деревне случайным, приезжим. Как приехал, так и уехал. Никто о нём особо не горевал.

Я помню Лилечку уже взрослой – грузная, краснощёкая с жидкой длинной косицей заканчивающейся детским бантиком, она каждое утро отправлялась с матерью на работу в коровник. Помогала разносить корм, подстилку для коров, мыла вёдра, выметала пол. Жаль только что усердия Лилечке хватало от силы на полчаса.

– Всё, всё, – говорила она, сбрасывала через голову фартук и отправлялась обратно в село. Свой утренний обход Лилечка начинала с посещения магазина. Заходила, здоровалась и спрашивала у всех находящихся там : «Как дела?» Отвечать надо было: «Всё хорошо», иначе потом не отвяжешься. Дальше её маршрут пролегал по правой стороне центральной улицы села и обратно по левой. Вопрос всё тот же «Как дела?» и ответ как правило одинаковый. Если дом был закрыт, Лилечка долго стояла у дверей, огорченно качала головой, затем следовала дальше. После утреннего обхода она возвращалась в коровник и снова помогала дояркам. Вечером был вечерний Лилечкин обход.

Почему мне это вспомнилось? Думаю, всё это пришло мне на ум потому что я не было такого случая, чтобы кто-нибудь разозлился на Лилечку, накричал на неё, обидел или не дай Бог ударил. Мне казалось, что деревенские жители воспринимали её как явление само собой разумеющееся, как должное – есть озеро в центре села и Лилечка есть, никто не станет засорять озеро, и Лилечку никто не станет обижать. Так может быть природа специально время от времени производит на свет Лилечек и Ванечек чтобы люди не черствели душой, не забывали, что мы не просто «гомо», но ещё и «сапиенс»? А как же тогда «дулька»?

– Проснитесь же вы в конце концов! Это ж надо так крепко спать! Прямо, как дома в постельке. – Контролёр довольно грубо трясла меня за руку. Убедившись в том, что я окончательно проснулась, она оставила мою руку в покое и вышла в тамбур.

Мы прибыли на конечную станцию. В вагоне кроме меня никого не было. На непослушных, замлевших ногах я осторожно спустилась по ступенькам и плюхнулась на так удачно расположенную на перроне лавочку. Как я могла так крепко уснуть? Никогда, даже ночью, мне не спалось в поезде по-человечески. Мне стало стыдно, а вдруг я так же, как мой сосед билась головой о стекло? Или храпела с открытым ртом?

– Ой! Мне же сон приснился! – вспомнила я. Да какой сон! Не Ванечка и не Лилечка, о которых я думала перед тем как уснуть приснились мне. Мне приснилась «дулька». Вроде бы сидит она в вагоне, напротив меня, и лицо у неё чистое и спокойное, – никакой помады, никаких бровей, и волосы у неё до плеч мягкие, пушистые, и сарафан на ней свободный ситцевый, на широких бретельках и, говорит она со мной так, будто мы подруги давние.

– Ох, Анечка! Как же это я раньше не надумалась костюм этот снять да волосы из-под резинки высвободить? Как же хорошо мне теперь! Как свободно и радостно!

И всё! Вот тебе и весь сон. Вот тебе и другая «дулька». Вот теперь и думай, что и когда согнуло её так и исковеркало. Вот и думай, что это за жизнь такая неоднозначная, и зачем она ставит перед людьми вопросы неразрешимые? И где набраться сил таких и ума, чтобы проживать её правильно и праведно?

2014 г.

надежда Кожевникова