КАЖДЫЙ САМ ПО СЕБЕ

КАЖДЫЙ САМ ПО СЕБЕ

Прикрывая нос варежкой, я бежала к остановке. Мороз, немного сдав свои позиции к обеду, сейчас снова набирал силу. Я люблю зиму, но не люблю, когда так холодно. У меня мёрзнут руки и ноги. Особенно руки. «Надо купить вязаные перчатки и надевать их вовнутрь варежек», – думала я, подбегая к остановке. Там. в углу, на лавочке сидели два человека. Я хотела спросить у них. давно ли был автобус, но. подойдя ближе, раздумала. Это были бомжи. Женщина неопределённого возраста была одета в куртку на синтепоне и вязаную шапку, бывшу ю когда-то мохеровой и розовой. Сапоги вроде бы зимние, но ни трикотажная растянутая юбка, ни тонкие чулки не являлись препятствием для мороза. Я видела, как дрожали её колени и плечи. Мужчина был одет теплее – куртка из плотной ткани, драповые брюки, войлочные сапоги. На голове красовалась совсем новая, приличная норковая шапка. Красовалась, правда, недолго. Мужчина спал. Голова его клонилась всё ниже и ниже. Оп! И шапка уже на снегу. Женщина встаёт и водружает её на место. Через минуту всё повторяется.

Когда шапка оказалась у ног её владельца в третий раз, она взяла своего спутника за плечи и прислонила спиной к стене остановки. Голова его свесилась на бок, но шапка больше не падала. Мужчина никак не отреагировал на перемещения своего тела, глаза его были закрыты, рот чуть приоткрыт. «Жив ли он?» – подумала я и спросила об этом у женщины.

Живой! Отойдёт! Не первый раз, – ответила она и, внимательно посмотрев на спящего, поддёрнула ему перчатки повыше, поближе к краям рукавов куртки.

– Сам виноват – надо было не трендеть, что попало. Дотренделся – вот и выгнали. Теперь иди, куда хочешь, – продолжила она. Лицо у женщины было поношенное, несвежее. Синяк под левым глазом тоже был несвежий, фиолетовый у самого глаза, ближе к щеке он бледнел и переходил в желтизну. Скорее всего, она была нестарая, лет тридцати пяти. Несмотря на помятость лица и синяк, брови у неё были тонко и аккуратно выщипаны.

– Что смотришь? Некрасивая? Были когда-то и мы рысаками! – она встала, потопала ногами и снова села, сжавшись в комок.

– У тебя нет сигареты?

– Я не курю.

Жаль, час, наверное, тут сидим, а сигарет ни у кого нет, – она снова сунула руки себе под мышки.

«Господи, – подумала я, – сидят целый час на таком морозе. Скорей бы автобус». Мимо пробежала стайка подростков, головы втянуты в плечи, чёрные вязаные шапки надвинуты до бровей. Ишь, как понеслись, видать, и им не жарко.

– У тебя не найдётся чего-нибудь поесть? – снова прервала мои размышления женщина. Я шла с работы и думала купить продукты в магазине у своего дома. Но тем не менее я открыла сумку, там был пакет с тыквенными семечками, которыми меня угостили.

– Вот, семечки есть, – я протянула ей пакет.

– Ха! Ха! Ха! – женщина громко засмеялась. – Это самое то, что надо! – она снова залилась смехом. «Я понимаю, что семечки не мясо, но это лучше, чем совсем ничего», – подумала я.

Смотри сюда, – она подошла ко мне поближе и показала свои зубы, вернее, их отсутствие, – зубов-то всего ничего, щёлкать нечем. Всё равно, спасибо. Вон и автобус идёт, – она кивнула головой в сторону подходяшего автобуса.

Он притормозил, немного раскачиваясь в скользкой накатанной колее Никто не выходил. Я проворно забралась в переднюю дверь, бомжи. думаю, вошли в заднюю. Я сняла варежки, достала деньги и только тут увидела, что на задней площадке автобуса их нет. Они остались на остановке. Почему? Чего они ждут? Я посмотрела за окно. Вечерело . Легкая позёмка вспархивала с покатых спин сугробов и мелкими перебежками неслась вперёд, заполняя собой все неровности, делая пейзаж гладким и одинаковым. «Почему они не сели в автобус? Они же совсем окоченели. А куда им ехать? – разговаривала я сама с собой. Поехали бы на вокзал, погрелись бы. Там не пускают без билетов, или плати деньги. Да, у них денег не было на проезд! Надо было дать им немного денег. Да! Дать денег! Взять с собой! Покормить, обогреть и приютить на всю оставшуюся жизнь! – злилась я непонятно на кого. Дались мне эти бомжи! В конце концов у нас есть милиция, органы соцзащиты, государство, которое должно заботиться о своих гражданах!»

– Женщина! Вы собираетесь брать билет? Вот так и норовят все проехать задаром, – кондуктор сурово сдвинула чёрные крашеные брови. Кроме бровей, у неё на лице были такие яркие губы и румяна, как будто она собиралась принимать участие в бразильском карнавале, а не обилечивать пассажиров. Я протянула ей деньги.

– За всё в жизни надо платить, – философски изрекла она и присела рядом со мной, видимо, желая продолжить беседу. Мне не хотелось говорить. Я отвернулась к окну. Мы проезжали центральную часть города, где все первые этажи были заняты под магазины. Рекламные щиты, новогодние гирлянды, наряженные ёлки, выставленные в витринах, – всё мелькало перед глазами. Стало многолюдно. Заснеженный город был похож на муравейник. Люди суетливо бегали по улицам, заходили в магазины, выходили из них, останавливались, о чём-то говорили друг с другом. Издали они казались винтиками какого-то хорошо отлаженного механизма, где всё взаимосвязано, где важна каждая деталь. Но я-то знала, что всё не так. Я знала, что никому ни до кого нет дела. Каждый сам по себе. Каждый сам по себе.

Надежда Кожевникова