НЕВЕСТА

Невеста

Тень-upgrade

У меня своя теория, зачем люди пьют. Нет, понятно, иногда – фактор коммуникации, иногда – слабость в душевных коленках… Но есть еще одно. Пьянство как добровольное безумие. Взрослый человек надирается для того чтобы поговорить о том, о чем говорить не принято.

Смысл жизни, любовь до гроба и другая мистика взрослого лишь под градусом волнуют. Если в пьяном виде о таком ляпнешь – дело другое. Работаешь под прикрытием самого Бахуса.

Короче, не думай, что я того. Если бы кто-то другой рассказал мне историю про Барби-Невесту, я и сам бы не поверил.

Барби-Невеста – это кукла моей жены. Целое поколение ее ровесниц сходило с ума по этой пластмассовой шлюшке. Одна из первых ласточек Запада. Уже состоялся в Москве первый Макдональдс с километровой очередью, отошли от дел видеосалоны с ниндзями и Брюсом Ли, у первых счастливцев появились домашние видеомагнитофоны и у них же – первые Барби. Ты, щегол, вряд ли это время помнишь.

Куклу буржуйских девочек Светлане привезла мать. Она тогда «челночила» вроде.
Барби-Невеста – о-о-о…Куда там нашим заводским: белая фата, белое платьишко, ажурные рюшечки. Светка, как и большинство ее советских ровесниц, мечтала о такой же импортной фигуре, улыбке и, разумеется, платье.

У нее все получилось. Вылитая Барби-Невеста стояла со мной в самом навороченном ЗАГСе Петербурга на Английской набережной, а наши близкие и дальние родственники по всем правилам торжества смахивали слезы умиления.

И только один человек в зале хранил гордую чеканку профиля – вылитая Екатерина-2. Ее мама. Моя теща. Теща… Меня и раньше воротило от всех этих золовок, шуринов и свояков – все казалось, что от таких слов пахнет потом всего человечества. А теперь и подавно… В общем, народный анекдот про чудовищную тещу стал моей биографией.

Не знаю, ревность эта была или еще что-то. Так и не успел узнать: мать Светланы удивительно быстро скончалась, и полгода со дня свадьбы не прошло. Будто даже своей скорой смертью постаралась выразить мне свое материнское «ФЕ!» Отлично помню ее любимую присказку, что я ее в гроб сведу.

Светка убивалась по матери страшно: единственная дочь, отец когда-то где-то спился. Они по-настоящему дружили и хором презирали современных мужчин за бесхарактерность. Светлана взяла на себя ее фирму, уже хорошо к тому времени раскрученную. Подключила меня – и у нее все получилось. Механизм работал, деньги шли. А старинная Барби-Невеста была извлечена из кладовки и торжественно водружена на почетное место – темя телевизора в Большой Комнате как Вечная Память. Самостоятельная совместная жизнь шла своим чередом.

Знаешь, часто замечал одну метаморфозу тех из знакомых, кто обзаводился семьей. Мужское заземление. Приходишь домой к семейному человеку – и там все чистенько, опрятно, уютно, пахнет едой, жена-красавица – и думаешь сгоряча: «Эх, до чего хорошо и завидно!», а потом смотришь, как твой поджарый некогда товарищ не спеша укладывает в значительный живот балласт из домашних котлеток, заводя свою вечную бодягу о повышении цен, стоимости загородного коттеджа и перспективной работе – и бежать оттуда хочется.

У тебя-то, думаешь, точно по-другому будет. Планов после свадьбы – море. А ты паришь над ним, как сраный буревестник.
И начинается…
Что-то произошло с окружающими предметами – они пустили корни в нашей квартире. А однажды, когда я поднялся с дивана за очередной порцией чипсов, увидел, как от моего значительного живота к диванным подушкам тянутся тонкие, почти невидимые белесые нити.

Оставленный в наследство бизнес пожирал наши дни-точки, словно «Пэкмэн» из одноименной игры. Свободный час оставался лишь для чинных прогулок перед сном, которые теперь напоминали неторопливые походы в супермаркет. Честно говоря, это качество реальности было для меня новым, и я ловил кайф открытия неведомых граней бытия. Но и плюсы досвадебной жизни превращать в кресты не хотелось. Стрелять так стрелять: я урезал еженедельные братания со своей компанией, ведущей стайный и шумный образ жизни. Предал огню записную книжку с телефонами, порочащими мой новый статус семьянина… Оставил себе любительское музицирование со старыми товарищами, ящик пива по пятницам и ночные прогулки на одно лицо. Но с каждым днем круг сжимался, а я рыскал в окружении красных флажков материнской заботы жены.

Хочешь подчинить человека своей воле, скажи, что это для его же блага. Фраза-намордник, затыкающий любую недовольную пасть. Главное потом – не переборщить с натяжением узды. Светка переборщила.

Мне был предъявлен ультиматум: «Я или Они». Второе местоимение включало в себя все, чем не являлось первое.
Это звучало так смешно, что очередную речугу о моем образе жизни, о котором давно пора было писать самоучитель для праведников, я выслушал с улыбкой. Потом насторожился. Когда наконец попытался возразить, Света сказала:
– Ты меня скоро в гроб загонишь.

После этого я машинально посмотрел на Барби-Невесту, восседающую на телевизоре – и мне почудилась усмешка в ее нарисованных глазах. Невидимая рука крепко взяла меня за яйца.

До сих пор не могу поверить в народную мудрость про пошлую близость яблони и яблочка. Мне всегда казалось, что каждый человек – тварь уникальная, а родственное сходство – издержки демопроизводства. Ведь если иначе, то в мире лишь постоянно перевоплощаются одни и те же существа, которые раз в жизнь меняют свои оболочки. Так, что ли, получается?

В знак протеста я решил нажраться. Незамедлительно сходил в магазин и взял пару банок. Светлана хлопнула дверью и уехала к подруге. Я сел на кухне, посмотрел в зеркало – и вдруг мне показалось, что из меня…из моего тела выглядывает чужой человек, которого я помню очень плохо: отец, он спился на заре моей туманной юности. Водка стала в горле, и меня вывернуло прямо на собственное отражение. В эту секунду из Большой Комнаты послышался тонкий злобный смешок, от которого на голове зашевелились волосы, и захотелось включить везде свет.

В тот вечер я поверил в мгновенное отрезвление.

С тех пор мне казалось, что Невеста наблюдает за мной. Частые семейные свары лишь подпитывали мою кукольную фобию. Я принялся качественно надираться. И Светлана выгнала меня из своей фирмы. ****ец с формулировкой «неблагонадежен». Личной наличности я никогда не имел, жилплощади – тоже. Друзья давно были распуганы безжалостным светом моего домашнего очага. В общем, уходить было некуда. Светлана пожимала плечами, но подавать на развод не спешила.

Я сжал зубы и отправился колесить по собеседованиям. Света заняла выжидательную позицию. По-моему, ситуация ее забавляла.

В итоге я устроился на испытательный срок в некую IT-компанию. Работы было много, приходилось оставаться допоздна. Меня заметили. На безрадостном горизонте забрезжила Карьера. С первой же зарплаты я привез Светке багажник роз. И знаешь, что-то дрогнуло между нами в тот день. Ожило. А когда мы решили отпраздновать примирение и сели за стол в Большой Комнате, я оглянулся на Невесту – так обычно смотришь в сторону, когда вдруг чувствуешь на себе посторонний взгляд. И вздрогнул.

Слабо освещенное пластиковое лицо было искажено злобой. На меня смотрела уродливая ведьма из средневековой сказки. Пламя свечи качнулось, тени поплыли – и лицо Барби вновь стало счастливым воплощением глупости.

На следующий день мне удалось свинтить с работы пораньше – заболел шеф. Домой звонить не стал, решил нагрянуть сюрпризом.
В прихожей услышал, что Светка была не одна. Она с кем-то разговаривала.

– Он неудачник. Это психологический диагноз. Неудачник прячет голову в песок. Если ему потакать и поглаживать по головке, он никогда не выберется. А ты перестала встречаться со своими успешными подругами, отдыхать на море. Ты ходишь на РАСПРОДАЖИ! Поэтому – жесткость и решительность, – странный тонкий голосок.
– Но он уже нашел…
– А ты уверена, что завтра утром он пойдет на работу, а не в кабак? Уверена?
Я почувствовал, как краснею.
– Нет…
– Поэтому – брось! Брось! Брось! – каркал кто-то невидимый.
Я рванул на себя дверь в Большую Комнату.

Светлана сидела в кресле у включенного телевизора. Барби отсутствующе улыбалась в пустоту. Света вздрогнула, но тут же поднялась мне навстречу.
– Привет!
– Привет! – я поцеловал ее. – С кем это ты сейчас общалась?
– С телевизором… Сериал этот дурацкий…Подсела на работе…А ты чего это в ботинках по квартире?
Я покорно вернулся в прихожую.
Они разговаривали. С этой чертовой куклой. Интонации собеседницы Светки я узнал бы в любое время дня и ночи. Так напористо и властно умел говорить лишь один человек на свете. Чеканный екатерининский профиль проступал даже в ее голосе.

На следующий день Света сказала, что на сутки улетает в командировку. Я проводил ее на самолет. Возвращаясь, помедлил у двери в нашу квартиру. Провести день и ночь в одном доме с ожившей Барби-Невестой… Не слишком радужная…
«Параноик», – ту же сказал я себе. Глубоко вздохнул и повернул ключ в дверном замке.
Отворил. Темнота.
«Брось! Брось! Брось!».

Я нашарил в темноте клавишу выключателя. Освещенная прихожая словно перешла в мою собственность. Я двинулся дальше – в темноту Большой Комнаты. Силуэт Невесты на фоне окна был неподвижен. Я щелкнул выключателем и перевел дух. Постелил себе в спальне и, подумав, закрыл полупрозрачную дверь на ключ. «Завтра ее выкину. К чертовой бабушке», – подумал я, закрывая глаза.

Громкая музыка грянула как выстрел. В Большой Комнате вспыхнул свет. Я попытался вскочить кровати, но тело не слушалось, будто мышцы стали ватными. Или из пластмассы.

Дверь в спальню медленно открылась. По телевизору передавали какой-то ретро-концерт. Старая добрая «ламбада».

Барби-Невеста появилась на пороге не одна. Она двигалась в танце с куклой-мужчиной. Этих вечных женихов в моем детстве называли «Кен». И у них не было пиписьки.

Вместо элегантного костюма или модных наборов шмоток, этот щеголял в пузырящихся на коленях трико и линялой майке с оттянутым воротом. Шлепанцы на босу ногу и неожиданная лысина. В зубах курилась крошечная папироска.

Парочка приблизилась ко мне. Я беспомощно наблюдал, как Кен запрыгнул на кровать и ковылял к моему лицу. Вблизи я узнал его.

– Ну, здравствуй, сын! Вот и свиделись.
Он сдернул одеяло. И я увидел на себе трико, майку и шлепанцы.
– Давай, родной. Не каждый день… – в руке Кена возникла бутылочка. – Первая, как говорится, орлом…

Он глотнул, крякнул и с шумом вдохнул запах моих волос.
– Что смотришь? Ее, родимую, пить надо, – хохотнул петросянистой шутке папа.
– Сгинь! – крикнул я изо всех сил и проснулся.

Темнота спальни едко пахла газом. Я вскочил и распахнул форточку. Закашлялся. Кружилась голова. Опрокидывая стулья, я вбежал на кухню. Изнутри газовой плиты словно шипел клубок ядовитых змей. Я наощупь закрутил колонки, перекрыл газовый вентиль, открыл окно. С трудом отдышался, перегнувшись через подоконник.

Потом дал в Большой Комнате свет.

Барби-Невеста улыбалась как ни в чем ни бывало. На подоле белоснежного платья чернели кусочки сажи, а всегда приглаженные волосы были растрепаны.

– Прокол, куколка. Прическу можно было и поправить, – заметил я, осторожно беря куклу за волосы, – мы отправляемся на бал к крысиному королю.

Не выпуская волос Невесты из кулака, я оделся и вышел из квартиры. Главная городская помойка располагалась поблизости.

Я чиркнул зажигалкой.

Для начала я скормил пламени ее воздушное белое платье, затем – волосы. Бросив маленький факел в вонючую груду, я двинулся домой. Проходя мимо любимого заведения под названием «Риф», замешкался. В конце концов, две кружечки пивка после такой ночи – это не дань алкоголизму, а моральная компенсация.

Долговязый волосатый бармен Володька приветливо улыбнулся мне губами в черной помаде и вновь уставился в телевизор.

– Подключился к ночному каналу для взрослых? – я присел у стойки и закурил.
Володька пошевелил пальцами в диковинных перстнях.
– Не мешай. Божественное кино.
Мой готический знакомец был помешан на ужасниках.

«Убить ожившую куклу? Глупцы! Это невозможно! – театрально смеялся на экране пижон-монголоид в модной бородке, – есть лишь один способ избавиться от куклы, в которую вселилась человеческая душа!

– Сделай погромче, – сказал я.
Бармен удивленно исполнил просьбу.

«Сломайте ей руки, ноги и оторвите голову, – убеждал моголоид, – и самое главное – не забудьте выколоть ей глаза».

– Слушай, Сатана, – хрипло сказал я (Володька любил, когда его так называли), – у тебя фонарика в долг не найдется? У меня дома свет накрылся…

Тот неохотно потащился в подсобку. А я в это время стырил у него складной нож из-под кассы.

– Спасибо, друг, – я взял фонарь и бросился к выходу.
– А пиво? – удивился Сатана.
– Меня Невеста ждет! – улыбнулся я и махнул рукой на прощанье.

Осторожный ключ, шаг, скрип. Свет. Прихожая пуста. Луч фонарика дрожит. Шарит по внутренностям Большой Комнаты.

Силуэт. Невеста сидит на телевизоре в той же позе. На том же месте. Я на миг представляю, во что ее превратил огонь. Дрожь фонарика усиливается. Где твои прекрасные волосы, крошка? И что стало с твоим нарядом? Где твои…

Что-то бросается мне под ноги. Стул. Звенят стеклянные дверцы серванта – оттуда устремляется армада летающих тарелок. Одна бьет в висок. Голова-колокол и брызги-искры перед глазами. Врешь… Душная хватка сзади одеяла – «а черное одеяло набросилось на мальчика и…» – с трудом вырываюсь. Слева обрушивается ореховый стеллаж. Под натиском хищного комфорта я грохнулся на колени. Пополз вперед. Пластунил, отпихивая от себя ожившие вещи и по-солдатски не замечая свиста мелких предметов над головой – туда, где чернел силуэт абсолютной злобы.
«Ломайте ему руки. Ломайте ноги. Оторвите голову. И не забудьте выколоть глаза!» Стены квартиры дрогнули и начали сжиматься – комната превратилась в огромный пресс в миленьких обоях. Последний рывок. И – вот она! Корчится в моей руке большой холодной пиявкой, визжит от ярости и плюется ядом. «Руки-ноги-дэнс!» – кричу я.

Пластмассовые конечности падают на пол, извиваясь как белесые опарыши у моих ног. Я в последний раз смотрю в ненавидящие глаза Невесты и достаю нож.

Финита. Я стоял посреди разгромленной квартиры, набитой изуродованными трупами вещей. Посмотрел на часы. До приезда Светланы оставался ровно час…

В общем, можешь себе представить, что было дальше. Она смотрела на обломки нашего райка и кричала о моей голове, спрятанной в песок, и психологическом диагнозе. О том, как перестала встречаться со своими успешными подругами. Как унизительно покупать вещи на распродаже. А вокруг нас по стенам металась тень женщины с профилем Екатерины второй, и я почти слышал, как хлопают ее черные крылья.

Я опять дал слабину. Поэтому она там. А я здесь. Такие дела. Налей еще крухан, дружище… Думаешь? Хватит? Сделай одолжение – не думай. Слышь…А, уже закрываетесь…ну и черт с вами. Пока, пока…

**
В квартире было тихо. Я осторожно снял ботинки, заглянул в спальню – Света мерно дышала под одеялом. По квартире поползло зловоние от моих носков, сопревших в зимней обуви. Запасные сушились на веревке на кухне.
Тень грузной женщины метнулась куда-то к невидимому из прихожей кухонному окошку. Я сглотнул горловой ком и шагнул за порог.
Мы стояли с ней лицом к лицу – с полуседой, отвратительно голой женщиной. Она тянула свои жилистые руки к моей шее. Еще секунда – и потная туша навалилась; я замычал в кожаные мешки ее грудей, почуяв на своем горле пальцы с длинными ногтями.
Я вцепился в дряблую плоть зубами, пару раз двинул локтем наугад. Надо мной взвизгнуло.
– Оставьте нас, мама, – прошептал я, оседлав голую, и сцепил пальцы на ее пергаментной шее. Женщина захрипела, дернулась пару раз. Затихла, превращаясь в клубы дыма, исчезла бесследно.
Я лежал на полу со сцепленными замком пальцами. Больше никого и ничего на старом линолеуме не было.
Когда я вошел в комнату, Светы там не оказалось.
– Светлана! – позвал я и щелкнул выключателем.
По стене шарахнулась узкая тень девушки с распущенными волосами. Исчезла в темном окне.
Я прошел на кухню, закурил и выпустил дым в свое отражение.

Когда они проснутся

И тогда Глаз закричал:
– Айда кто быстрее к Пушке! Кто последний, тот сифа!

Лапша, Витаха и Толстый рванули за ним. Через пару минут Толстый стал сифой в десятый раз подряд за этот чудесный первый день зимних каникул. Отдуваясь, он стоял возле крашеного колеса старой Гаубицы, а Глаз уже карабкался по артиллерийскому щиту.

Витаха достал из куртки серебристый пекаль и крутанул барабан.
– Поца, давайте в войнушку сгуляем!
– Не, ребзя, ребзя, я придумал! – затарахтел Лапша. – А давайте, а давайте…
– Снег прикольный – липкий, – рассудительно сказал Глаз, – можно в снежки погулять. В снежные крепости.
– О, зэбо, зэбо! – вскинулся Лапша. – Я как раз, я как раз…
– Заметано – в войнушку со снежками, – сказал Витаха, – Надо на команды поделиться.

Толстый чуть отошел в сторону и принялся ковырять носком ботинка наледь на земле. Из-за его неповоротливости с Сашкой Толстым в одной команде играть не любили. Глаз оглянулся на него и сказал:
– Мы с Толстым – немцы.

Сашка удивился про себя и направился за Глазом, который присматривал место для их будущего укрепления.
– Тогда наша крепость будет типа Пушка! – крикнул им вслед Витаха.
– Договорились! – сказал Юрец.

Толстый не очень любил военные игрища, но катать снежные комы, наблюдая за ростом маленького снежка в большую грязно-белую тушу, ему нравилось. Еще здорово было придумывать проект крепости – чтобы враг цепенел от одного ее вида.

– Лапша, пока они крепость строят, приготовь боеприпасы! – крикнул Витаха из-за щита гаубицы. – Лепи побольше!
– Чур камни в снежки не пихать! – сказал Толстый.
– Не ссы, – ответили ему.

Через пару минут к Саше подошел Глаз и зашептал:
– Короче, нападаем на них прямо сейчас, понял?
– В смысле?
– Ну, без предупреждения! Вероломно. Мы же фашистская Германия, забыл? Вот, я уже по десять боеприпасов для нас налепил. Брось ты этот ком. На раз-два-три – отбиваем ихний склад боеприпасов, понял?
– Но…
– Раз, – сказал Юрец, осторожно приближаясь к Пушке, за которой деловитый Лапша аккуратно укладывал белые рядки. Витаха ушел под горку, где было больше снега.
– Два, – сказал Глаз, делая еще пару шагов, – ТРИ!!

В ухо Лапши врезался вероломный снежок Юрца.
– Э-э!! – заорал Лапша, на глазах теряя веру в человечество. – Нечестно, без предупреждения!!

Он попытался вскочить, и тут его настиг снаряд, пущенный Толстым.
– Мы – фашисты, ублюдок, – спокойно сказал Глаз, – ханде хох!

Рядом просвистел снежок Витахи – арьегард СССР шел на выручку.

– Толстый, прикрой!! – крикнул Глаз, пихая за пазуху горки налепленных Лапшой снарядов. Сашка выбежал навстречу Витахе и охнул, зажмурившись от удара твердого снега в лицо – советские войска метко били прямой наводкой.
– Врешь, немчура, не уйдешь! – заверещал Лапша за спиной. Обернувшись, Толстый увидел, как он и Глаз, сцепившись, барахтаются рядом с колесом Пушки. Отогнав снежным огнем Витаху, Толстый поспешил на выручку. Он оттащил яростно месившего снег ботинками Лапшу, а тот, извернувшись, укусил его за палец.

– Глаз, сваливаем! – крикнул Сашка, тряся раненой рукой, но упавший Лапша вцепился ему в ноги.

И вдруг Толстый увидел невероятное – колесо гаубицы сдвинулось с места и медленно накатило на ногу поднимавшегося со снега Юрки. Тот закричал – так, что по спине Толстого побежала морозь, а Лапша от неожиданности ослабил хватку.

Крик Юрки Глаза перешел в тонкий поросячий визг, гаубица качнулась и чуть отъехала в сторону, освободив искалеченную ногу.

– Юрец! – подбежавший Толстый попытался оттащить Глаза в сторону от груды военного металла.
– Не трогай!! – визжал Юрка. – НЕ ТРОГА-А-АЙ!!!

**
Толстый часто ходил мимо Пушки за «корольками». «Королек» – это секретный значок. открытый Сашей на внутреннем сгибе сигаретных пачек. Берешь пачку сигарет «Космос» или «Ту-134», раздираешь ее, выворачиваешь наизнанку – а там на паре сгибов крестики нарисованы или значки в виде НЛО. Фигак, отрываешь аккуратно квадратик с «корольком» и в карман прячешь. Накопишь таких сто – и разрываешь на половинки, Желание загадываешь. И стопудово сбывается. Вон, Леха Рыжий загадал «королькам» в том году на море поехать – и летом его батону на работе путевку в Сочи дали.

Сашка уже шестьдесят два накопил – он место знает. Недалеко от Пушки, стоявшей на окраине городка, недавно построили кафе для дальнобойщиков. Они там и пустые пачки иногда оставляли. Только вот что загадать, Толстый еще не придумал.
Проходя мимо гаубицы, Сашка боязливо оглянулся. Ничего, стоит себе, дулом в тяжелое небо.

Никто словам Толстого тогда не поверил – что Пушка сама на ногу Юрке Глазу наехала. Ни взрослые, ни Витаха с пацанами. Но ведь факт – сломала Юрке ногу, а потом обратно чуть откатилась, будто не при делах. Сашка своими глазами видел. Не видел бы – не говорил.

В грязноватом кафе дальнобойщиков оказались всего два человека. Парень в черной куртке дул водку, а его товарищ – кофе.

– Ну, давай Ганс, чтоб сто лет ездила! – сказал один, сверкнув золотым зубом.
– Зиг Хайль! – согласился Ганс и отпил кофе.
– Молоток, нормальную тачилу взял, хоть и подержанную децл.
– Да меня ваще Германия вставляет. Правильная страна. И тачки фашисты умеют делать хорошие.
– Кстати, знаешь, как «БМВ» переводится?
– Ну?
– Боевая машина братвы.
– А почему братвы, там же «в» третья?
– Да хрен его знает! – пьяно хохотнул друг и опрокинул в себя рюмку.
– Ну ладно, поехали, – сказал Ганс.

Саша вышел вслед за ними, надеясь, что по дороге кто-нибудь выбросит пустую пачку.
Не судьба. Счастливый обладатель «БМВ» цвета «металлик» завел мотор. Толстый уныло остановился у мусорки, раздумывая, сунуться ли туда за маняще поблескивающим целлофаном «Опалом».
Грохот, звон, крики.

Саша выбежал к обочине. В ста метрах от кафе, у старой гаубицы, нелепо накренилась серебристая иномарка, которую насадило на край стального щита. Возле нее суетился парень в черной куртке. Он открыл левую дверцу и пытался достать что-то тяжелое с переднего сидения. Саша не сразу понял – что.

**
Я смотрю в тихую ночь.
Я вспоминаю.
Я вспоминаю, как дрожали от красного чувства пальцы с траурными ногтями, которые собирали мое тело.

Как мне показывали живое немецкое мясо и говорили – рви. Немецкое мясо пыталось укрыться в железных немецких коробках. Оно хотело уничтожить меня и тех, кто меня создал. Оно плевало в нас огнем и кусками металла, а я платил тем же в ответ. Красная жидкость лилась на мою грудь. Земля вставала на дыбы, мешалась с небом и умирала вместе с людьми.

Я ненавидел немецкое мясо и металл. Так же, как те, кто бросали на немецкое железо свои горящие жизни и были похожи на зверей и богов. Меня создали люди, в которых бурлило красное чувство. Я умею убивать. Мне это нравится. Мне не нравятся тихие ночи. Я не хочу сгнить в этой тишине.

Я хочу делать то, для чего я родился.
Счастье – это знать, что ты на своем пути.

**
В Брянской области на въезде в Новозыбков в результате аварии погибли два человека. Как сообщили корреспонденту ИА Регтайм в УВД Брянской области, автокатастрофа произошла 3 января в 7:10 мск. Маршрутка при невыясненных обстоятельствах врезалась в дерево на обочине рядом с военным мемориалом «Гаубица». При аварии маршрутного такси погибли мужчина и женщина, также пострадали шесть пассажиров и водитель. Все пострадавшие госпитализированы.

**
В Брянской области на въезде в Новозыбков в результате ДТП погибли четверо. Как сообщили корреспонденту ИА Регтайм в УВД Брянской области, авария произошла около 18:25 мск 5 января. В результате лобового столкновения двух автомобилей были ранены четыре человека. Все они скончались по дороге в больницу.

**
В Брянской области в районе въезда в Новозыбков перевернулся и загорелся автобус с детьми. Пятерых спасти не удалось. Как сообщили корреспонденту ИА Регтайм в УВД Брянской области, информация о трагедии была получена 7 января около 15:30 мск. Обстоятельства происшествия выясняются.

**
– Это точняк она. Пушка, – сказал Толстый, ерзая на стуле у больничной кровати Юрки Глаза, – это все она делает.

Глаз посмотрел на него с подушки долгим взглядом.
– Толстый, не сходи с ума.
– Я понял недавно. Помнишь, кем мы тогда в войнушку были? Немцами! А Пушка – советская, сечешь? Она немцев с войны должна ненавидеть! И все немецкое – тоже. Вот тогда она эту «БМВ» из Германии и шлепнула, помнишь, я тебе рассказывал…Ненависть – она же не девается никуда.
– Бред… Тогда почему, по-твоему, она теперь русские машины фигачить стала?
– Да потому что НРАВИТСЯ ей это! Вкус крови почуяла! И еще мне кажется, что с каждой смертью она сильнее становится. Ну, как бы чужими жизнями подпитывается.
– Ладно, Толстый, не гони…Апельсин хошь? У меня много.
– Мне снились недавно мысли Гаубицы. Я чуть не обоссался.

Юрка отвернулся к стене.

– Все, я поспать хочу.
– Ладно, поправляйся скорее.

Сашка вышел из палаты и аккуратно прикрыл за собой дверь.
«Толстый, не сходи с ума».
Да, теперь он знает, кто его должен понять. И подсказать, что делать дальше.
Старший брат по имени Серега. Пусть сводный – но брат. Старший.
Загвоздка была в другом – Сергей уже полгода валялся в клинике для душевнобольных, а упек туда его собственный отец, Сашкин отчим. И не просто так.

Толстый не любил вспоминать, что произошло тогда в их тихом домике полгода назад, в Серегин день рождения.

В тот вечер отец пришел с работы, как всегда, навеселе. Раньше он был какой-то военной шишкой, но потом получил контузию на учениях и был списан в утиль. Он устроился на лесопилку, и с тех пор каждый вечер от него пахло крепким перегаром.

Сергей недолюбливал своего отца – тот нудно пытался сделать из сына настоящего кандидата в военное училище. «Отрастил себе патлы, как баба! – часто орал на него папа. – читаешь какие-то непонятные пидорские книжки! Ты похож на шкелет! Может, ты еще и пидорас впридачу?» Сергей обычно отмалчивался, а на карманные деньги приобрел огромный металлический пацифик, который демонстративно носил на груди.

«Смотри, сын, что я купил тебе на День рождения!» – сказал тогда отец. Сергей молча наблюдал, как он достает из празднично шелестящего свертка что-то красное. «Со следующего месяца пойдешь в спортивную секцию! – сказал, сияя, отец. – С тренером я уже договорился!»

Сергей посмотрел на новенькие красные боксерские перчатки. Потом – на радостного отца. Медленно стянул с себя металлическую «пацифу». И с размаху всадил ее в отцовское лицо.
– Я не играю в твои игры! Я НЕ ИГРАЮ В ТВОИ ГРЕБАНЫЕ ИГРЫ!! – кричал ему Сергей, отмахиваясь от ломких рук вечноиспуганной матери.

Когда приехали санитары, Сережа уже успокоился. Но перед тем как его посадили в машину, он успел плюнуть в отцовский обезображенный глаз.

– Здравствуй, – тихо сказал Сережа, когда Толстый осторожно вошел в палату.
– Привет, Сергей, – сказал Саша и покосился на грудастую медсестру, маячившую неподалеку.
– Вообще-то, тебе разрешено приходить сюда только с родителями, – сварливо отреагировала та.

– Бу-бу-бу-бу-бу, – сказал ей Сережа и ясно посмотрел на Толстого, – не слушай ее. Ее взрослые слова на деле просто шум.

Он подошел к сиделке, спустил свои синие больничные штаны, взял в руку член и принялся им вращать. Та хмыкнула. Рука на члене совершила несколько поступательных движений. Медсестра негромко чертыхнулась и вышла из палаты.
– Рассказывай, – приказал Сережа Саше, заправив штаны.

И Толстый все рассказал.
– Правильно, – задумчиво молвил Сережа, – ты все правильно понял, Сашо. Эту Гауебицу я не любил еще больше отца. Он ее, кстати, обожает и каждый раз, проходя мимо, отдает честь. Она проснулась.

– И чо теперь делать? – спросил Толстый.
Сережа подошел к зарешеченному окну, за которым качались неуютные голые ветки. Помолчал.
– Все дело в яйцах, – сказал он.
– В чем?
– Пушка должна уже была отложить яйца. А ты их должен найти, пока не поздно. В кладках оживших гаубиц обычно бывает по два яйца. Вот их и заберешь. Одно…

В палату заглянула грудастая медсестра.
– Давай ****ься! – строго прикрикнул Сережа, и та оскорбленно исчезла.
– Так вот, – продолжил Сергей, – одно выносишь сам. Бориса Виана читал?
– Н-нет…
– Темнота… Оружие выращивается теплом человеческого тела. И яйца гаубиц – в том числе. Так вот, одно возьмешь себе. А второе принеси мне – и я, наконец, выберусь отсюда. Вырастить взрывчатку очень просто. Яйцо, если за ним правильно ухаживать, через неделю вырастет в настоящий снаряд. Разведешь под Пушкой костер, закатишь в него снаряд и свалишь в укрытие. Время на то, чтобы свалить – пять секунд. Все понял?

Толстый кивнул.
– Тогда вперед.

**
Толстый с опаской приблизился к Пушке. Осторожно разрыл снег под тяжелым затвором, готовясь отскочить в любой момент. Старое железо оставалось неподвижным. Может быть, Гаубица дремала – как дремлет сытый удав, набивший свое тело кроликами.

«А вдруг Серега набрехал?» – подумал Саша, и тут же его руки ощутили под снегом холодную округлость. Толстый выковырял из мерзлой земли и поднял к свету два тяжелых темных шара, похожих на шары из подшипников-переростков или элементы украшений старушечьих кроватей.

Толстый сунул яйца Пушки в карман и пустился бегом к городу. Пару раз ему чудился скрип ржавого металла за спиной, но Саша решил не оглядываться.

К брату в больницу не пускали целую неделю. Яйцо, предназначенное для него, надежно было спрятано в личной Сашиной тумбочке. То, из которого предстояло вырастить Пушечную смерть, Саша холил и лелеял. Он приноровился носить металлический шар в ширинке своих утепленных брюк. Яйцо росло с каждым днем и уже с трудом умещалось в штанах. Однажды во дворе громадная Зойка-Проститутка в шутку положила руку Толстому в межножье.
– Мужик, – сказала удивленно, и глаза ее округлило уважение.

На четвертый день разбухший металлический шар превратился в конус. Холодный снаряд Саша брал с собою в постель и, засыпая, прижимал его к себе руками и ногами. Тяжелое верблюжье одеяло в пододеяльнике с пухлыми амурами щедро согревало их обоих.

На седьмой день Толстый пошел в хозмагазин и приобрел пачку сухого бензина в таблетках и набор для растопки мангала. Седьмой день выдался ненастным, и когда Саша, согнувшись под колючим снежным ветром, брел в Монументу-Гаубице на окраину города, метель несколько раз срывала с него черную шапочку-презерватив.

«Оно учится управлять погодой», – думал Толстый, щурясь заснеженными ресницами на застывший силуэт, упиравшийся в небо зеленым хоботом. – Нужно торопиться».

Пушка все еще спала. Это Саша почуял, приблизившись к ней на опасное расстояние. Человеческие жизни Гаубица переваривала, засыпая на целый сезон. Значит, совсем скоро появится новая череда аварий – железный удав проснется голодным как смерть.
Дрожа от холода и страха, Саша приготовил растопку под неподвижным затвором орудия. Скомкал с полкило газеты «Пионерская правда», подложил бумажный ворох бензиновые таблетки. Спичка не пожигалась.
– Господи, твою мать, пожалуйста! – неумело помолился Толстый.

Первая таблетка затеплилась голубоватым огоньком. Занялись рыжим пламенем первые листы «Пионерки» с фантастическими рассказами Кира Булычева. Через минуту затрещала растопка.

Толстый вжикнул молнией второй сумки и вытащил тяжелый сверкающий боеприпас. Прикинул, как лучше закатить его в огонь и вовремя смыться.

И в это время Пушка проснулась. Заскрипела затекшими железными членами. Дохнула металлическим холодом. Толстый не выдержал, заорал и катнул снаряд в весело потрескивающее пекло. Во весь дух рванул за ближайшую горку, плюхнулся в сугроб и чуть не задохнулся от снега.

– Сдохни! – Заорал он, зажмурил глаза, открыл рот и заткнул пальцами уши.
Ничего не произошло.

В звенящую от тишины минуту Саше показалось, что его обнюхивает тяжелый металлический хобот.
– Не надо!- крикнул Толстый и, словно эхо, на вопль его отозвался оглушительный взрыв. Саша открыл глаза и увидел летящие в небо железные обломки. Почерневшее колесико станины ткнулось в снег поблизости. И еще ему почудилось… да какая, в общем-то, теперь разница.

**
– К Н…, – сурово сказал он на проходной больницы.
Шаркая зелеными целлофановыми тапочками, поднялся на третий этаж. Сережа отработанным на практике методом выдворил грудастую медсестру.
– Твое яйцо сдетонировало как надо, – почти ласково сказал он Толстому.
– Ты слышал?
– На нашей ферме секретов нет.
– Держи, – Толстый протянул ему темный блестящий шар.
Сережа подкинул его на ладони.

– А что делать, если когда-нибудь они проснутся все? Сразу? Все, кто спит сейчас в чьих-то домах, на постаментах, в арсеналах, шахтах, ну, и еще – там, где мы не знаем? – сказал Толстый и посмотрел на старшего брата.

Сережа подумал.
– Тогда ты пойдешь на кухню, отогнешь кусок старого линолеума на полу под газовой колонкой и достанешь оттуда мою пацифу. Повесишь в комнате на гвоздь ровно посередине стены.

Сережа замолчал.
– И что дальше? Что делать?
Сережа посмотрел на него и сказал, четко выговаривая согласные:
– ДРОЧИТЬ.

**
Саша проснулся от звука мощного хлопка. Звук был настолько сильный и тугой, что в доме зазвенели оконные стекла. Заворочался и поднялся с кровати отец.

– Опять снаряд где-то бабахнул, – сказал он, распахивая окно.
– Ничего себе, – сказал Саша.
Он укрылся одеялом с головой и улыбнулся в темноте.

Тяжелый пацифик был надежно перепрятан под шкаф у кровати Толстого – рядом с его коллекцией «корольков».

 

Александр Кудрявцев