БУДЬ НАВСЕГДА

Будь навсегда

– Не найдется ли у вас огня, дабы потешить мою пагубную привычку к табаку?

Я всмотрелась в силуэт, остановившийся рядом. Внимать столь церемонным речам в нашем захолустье мне не приходилось с тех времен, когда я перечитывала «Войну и мир».

Он изрядно покачивается, в бликах фонаря – тонкое лицо с большими глазами. Мальчишка, лет семнадцать.

Я чиркаю зажигалкой, он смешно вытягивается к огню.

– Какой у вас нос, молодой человек! – не выдерживаю я.

Даже в этом электрическом полумраке я вижу, как он покраснел.

– Пардон, не понял…

– Не нос, а произведение искусства! – я тоже закуриваю, усиленно зеркаля его жесты. – Такие когда-то носили герои Древней Греции.

Польщено сопит. Обожаю этот возраст – его счастливые обладатели искрят от любого прикосновения, как блуждающие провода.

– Вы историк? – глупо спрашивает он, явно пытаясь поддержать разговор.

Сегодня я выгляжу неплохо: на лице боевая штукатурка, вполне еще стройные ноги принесены в жертву каблукам, а грудь на крепкую четверку декольтирована до пределов неприличного.

– Нет, – улыбаюсь я, стараясь скрыть отсутствие зуба-«пятерки», – я учительница. Работаю в мясном.

**
Сначала тебе кажется, что в мясной лавке жарко от парных внутренностей.

От запаха сырого мяса мутит, но вскоре приходит медицинское равнодушие, с которым ты учишься точить широкие ножи и чекрыжить плоть на развес.

Мясник Виталий однажды хохмы ради показал, как разделывают туши. «Все дело в заточке ножа».

Он зажал меня в раздевалке через неделю, перегнул через левую руку, нажав правой сзади в шею, а потом одним рывком стянул юбку с бельем.

Дав первый залп, оттащил на старый диван в бытовке и торопливо разделся. Где-то читала, что тело освежеванного медведя почти человеческое: кубики пресса, развитые плечи и кирпичи-бицепсы атлета. Голый Виталий похож на медведя без шкуры.

Сначала на спине. Потом на коленях. Сверху. Сбоку. Повторить.
Виталий рычит.

**
– Звезды пахнут летом! – юноша задирает голову в космос над крышами, жадно тянет носом.
Мы сидим рядом в обнимку и немного целуемся.

– Какая ночь! Я чуть не плачу! Луна чертовски хороша! Весь мир прекрасен! И не может быть иначе! И ты – как эта ночь! Прекрасна! И ночна!

– Замечательно! – вру я. – Твои стихи?

Гордо кивает.

– Знаешь, в этой дыре нечасто встретишь поэта. Почитай мне еще из своего. Пожалуйста!

Он храбро декламирует Гумилева и Ахматову.

– Очень хорошо, – искренне хвалю я.

Его длинные пальцы робко и неумело гладят мою грудь.

– Пойдем ко мне? – говорю я.

Он замирает и зачем-то смущенно оглядывается по сторонам.

– Понимаешь… – он долго молчит, пытаясь подобрать слова, которые мне известны заранее, – просто я еще никогда… ну…

– Это поправимо, – отвернувшись от него, я улыбаюсь в свежее ночное небо.

**
Народы, моря и горы живут волнами, вспоминаю чью-то строчку, вздрагивая от его мягких, еще несмелых движений. Путешествую пальцами по маршрутам родинок на гладкой груди, смотрю в огромные от восторга глаза.
Если бы я снимала домашнее порно, то брала бы в кадр только лица.

В зеркале напротив пышная женщина осторожно усаживается на юноше и, покачивая тяжелой грудью, двигается в такт его громкому дыханию и тихому скрипу пружин. К городу за окном приближается проходящая электричка, запуская из-под дуг бенгальские огни. Гул нарастает, пульсирует в ушах, оконные стекла звенят все громче, громче, сильнее – СИЛЬНЕЕ! – гроздья искр взрываются в темноте на весь мир, а потом тишина и темнота, в которой вспыхивает «чирк» зажигалки и вырастают два багровых кончика сигарет.

– Как это, в первый раз? – Я выпускаю дым к потолку.

– Странно. Все плывет. Сердце из ребер выламывается… И жутковато – вдруг что не так… Твоя рука берет, направляет, и внизу сначала горячо. Потом влажно. Потом сладко. И бешено. И твое тело в темноте. Как горячий снег.

Он перевел дух и приподнялся на локте.

– Ну, как я?

– Великолепен! – я гладила его мягкие волосы, целовала тонкие руки.

Он не был мясом, он был живым, как жизнь.

Не выдержав, закричал:

– Теперь я самый мужчинский мужчина на свете!

– Милый мой Том Сойер, солнечная тайна, – сказала я, – магия тропинок и закатов чайных.

– Тоже пишешь? – в его голосе снисходительность.

– Да, – сказала я и дочитала ему стихи Насти Полевой до конца. Он польщено притих, а потом обнял меня, и в его движении было уже новое, властное, мужское, и я вздрогнула, подумав, что только что он стал намного старше – человек растет рывками, двигаясь по своему циферблату, как дерганая минутная стрелка вокзальных часов.

Я включила «Пикник», свою любимую: «Будь навсегда».

Его губы пахли парным молоком, как у теленка. Я сказала об этом, и мальчик тут же обиделся.

– Вообще-то я сегодня выпил, – солидно сказал он, – был один повод…

Я сделала серьезное лицо и поцокала языком:

– Что-то случилось?

– Завтра в военкомат, – сказал он, – в университет я не поступил, так что все. В армию.

– О господи, – сказала я.

Он улыбнулся и снова ткнулся мягкими губами в мою грудь.

**
Ты скоро уйдешь в мир взрослых, Том Сойер.
Они ничего не оставят от тебя и выпьют небо из твоих глаз.
Они ожесточат твои руки и натянут на запястьях толстые жилы.
Ты загрубеешь, научишься скалиться и огрызаться, иметь женщин и ломать мужчин.
Ты быстро поймешь, что жизнь – это уроки жестокости, а твой ум позволит тебе стать хорошим учеником.
Но пока ты есть, милый мальчик, будь со мной, пока ты весел и твоя улыбка светла – будь со мной, хотя бы до этого проклятого, ненавистного, страшного рассвета.

**
– Я люблю тебя! – смотрит он огромными глазами. – А ты меня?

Ночь дает течь.
Боже, как быстро.

– Очень, – его голова лежит на моих коленях, а щеки блестят от моих слез.

– Почему ты плачешь? – он проводит пальцем по моему мокрому лицу. – Ты расстраиваешься, что я уйду служить?

– Ты не поймешь.

Почему все проходит?

– Ну, ну… успокойся, – растерянно повторяет он, – ты будешь меня ждать? из армии? Это очень важно – когда тебя ждут…

– Найди себе ровесницу, – улыбаюсь я сквозь слезы, – зачем тебе старуха?

– Ты не старуха, – хмурится он, – Гала была намного старше своего Дали. И ничего…

– Ты смеешься? – вдруг вскидывается. – Я что-то смешное сказал?

– Да нет. Историю вспомнила.  Про кролика Дали.

– Я не помню. Расскажи.

Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО гениальная история.

– Однажды Гала и Дали надолго покидали дом. Сальвадор грустил, потому что не знал, что делать со своим любимым кроликом – оставлять было нельзя, брать с собой тоже. Утром в день отъезда Гала приготовила вкусное жаркое. Дали похвалил еду и спросил, что это было за блюдо. «Твой любимый кролик», – ответила Гала.

– Глупо, – поморщился мальчик.

– Она сделала так, чтобы Дали остался вместе со своим любимцем навсегда. Он съел кролика, и тот стал его частью. И они были вместе – ПО-НАСТОЯЩЕМУ! Понимаешь?

– Неа! – он зевнул и повернулся набок. – Разбуди меня рано утром, ладно?

Когда его дыхание становится глубоким и ровным, я осторожно встаю и следую в кухню.

Я исполняю танец на цыпочках, рассматривая свою наготу в широких сверкающих лезвиях на деревянной стойке для ножей.

Они не получат тебя, мой Том Сойер.
Ты останешься со мной.
Ты будешь навсегда.

Александр Кудрявцев