ЧАС ШМЕЛЯ

Час шмеля

…but I was waiting for the miracle, for the miracle to come
Leonard Cohen

**
Ночью Старик вынес на крышу своего дома деревянную скамейку.

В темных деревенских тополях шелестел август, в небе неслышно накрапывал сверкающий метеоритный дождь. Нам было хорошо и странно – как и должно быть нормальным людям, которые взобрались на крышу старого дома смотреть, как падают звезды.

– Держи, старик, – Старик ткнул меня локтем, передавая ледяную бутылку красного вина, и закурил.

– Держу, – согласился я. И закурил тоже.

Обмен восхищением перед красотой Мироздания состоялся. Мы дымили, как два блаженных Будды, простивших миру все его грехи.

Некурящая Лена молчала и глядела вверх, засмотревшись на божьи окна.

Мы с ней приехали из города в деревню еще с утра. С час шли к дому Старика через зеленые холмы, наполненные нашей развеянной тоской по синему простору.

Старику недавно стукнуло двадцать шесть. Стариком он стал из-за своей привычки так называть всех знакомых от мала до велика.

– Слушай, старик.

– Выручай, старик.

– Забей, старик.

Мы познакомились с ним случайно, неделю назад в общих гостях – и на следующий день Старик зазвал нас в гости к себе, в эту прекрасную халупу.

Он был из детдомовских. После первой бутылки вина смачно рассказывал нам о хорошем сиротском весельи. Восхитила забава под названием «Копилка»: парни крали чугунную крышку люка, тащили ее в детдомовское здание и сбрасывали на спину неосторожно припаркованного автомобиля. Если удавалось попасть ребром крышки, в авто получалась аккуратная прорезь для гигантского пятака.

Моя добрая женщина не любила жестокость нелюбовью всех добрых женщин на земле.

– А что-нибудь хорошее, Старик! Счастливую детдомовскую историю! – попросила она.

– Есть одна такая… Правда, странная немного…

– Ага, – сказали мы.

Над нами вспыхнула метеоритная дуга. Старик торжественно кашлянул ей вслед.

– С Витькой никто из нас особенно не дружил. Да он и не напрашивался. Вечносутулый. Худой. Заика.В очках. И всегда с книжкой про каких-нибудь жуков-пауков – любил их очень. С детства помню, как он по улицам ходил – словно осторожный страус на цыпочках. Не дай бог раздавить муравьишку. Или покалечить паука. Он даже вшей отказывался у себя выводить, когда по детдому педикулез пошел. Мы ему кличку Вжик дали – в честь доброй мухи из диснеевских мультиков.

Над ним посмеивались, но не задевали. Говорили, Витька в свое время крепко хапнул горя от своей тетки-алкоголички (мать его умерла рано, он ее и не помнил). По пьяни тетка била его так, что он думал – скоро умрет. Но неожиданно она умерла раньше

В общем, когда Витьке исполнилось 18, судьбе наконец-то стало стыдно перед ним. Вжик получил наследство от какого-то троюродного дяди. Вот этот самый дом.

– Так получается, этот дом – его, а где же тогда… – не выдержал я.

Старик посмотрел строго.

– Никогда не перебивай рассказчика.

– Витька переселился сюда. На работу в ресторан, где служил официантом, ездил в город на электричке. Часто заезжал к кому-нибудь из нас. Но в гости приглашал почему-то только меня. И однажды я все-таки приехал.

Первое, что с гордостью показал мне Вжик в своем немаленьком домике – жилище шмелей. Пока дом пустовал, они поселились в полу спальни – оборудовали под половицами целый подпольный штаб. Каждое утро шмели просыпались, выползали на взлетную половицу, брали разгон и вылетали в открытую створку окна. Возвращались с полей и, пробежав по взлетной половице, деловито заползали в свое подземное царство.

Витька их не трогал. Он устроил свою кровать рядом со шмелиным жилищем, чтобы наблюдать. По утрам просыпался вместе с ними. Вжик посадил для них у дома огромные фиолетовые флоксы и спасал из паутины глупых шмелят.

– Г-гляди! – блажено говорил он, касаясь пальцем шерстяного шмелиного брюха, которое уже с час безуспешно билось о стекло закрытого окна. Шмель досадливо отпихивался лакированной ногой – «не мешай!» – и продолжал свое занятие.

– А оса – т-та бы уже цапнула! – радовался Вжик. – Д-добрые они…

В это время вокруг меня описывал гудящие круги здоровенный шмель («разведчик» – пояснил Вжик), а потом важно опустился на Витькин палец.

Так Вжик и прожил месяц – в счастливом окружении своих полосатых.

А потом случились люди в черных куртках.

Себя они называли «работники сферы недвижимости». Накачанные работники обрабатывали одиноких или спивающихся владельцев жилплощади: запугивали, отбирали дом и увозили бывшего хозяина из города. Как правило, больше его никто не видел. Ничего личного – бизнес.

Именно эти парни и постучали однажды в калитку Витьки Вжика. Откуда они узнали, что большой дом с огромным участком принадлежит маленькому заике? Когда он увидел бритые черепа этих двоих, было уже не до стремления к истине.

Они сказали Вжику, что для него есть хорошее местечко в общаге для гастарбайтеров из Молдавии – за сотню километров отсюда. Что там вполне хорошие условия для проживания. Он предложил им пойти в «з-задницу».

Они били его около часа, когда терял сознание, приводили тело в чувство. И все начиналось заново.

В то время я уезжал по делам на пару недель. Когда вернулся – все его уже потеряли. Но проведать Витьку никто не спешил – далековато от города. Да и вообще…

Я собрался и поехал.

Насторожился еще у калитки. Дом гудел изнутри, словно сердце его сгнило, и слетелись тысячи мух. Я осторожно открыл дверь и увидел шмелей.

Там их было несколько сотен: от желто-черных полосок рябило в глазах. Они кружились над человеком, лежащим в засохших кровавых тряпках.

Я было бросился разгонять шмелиную братию, но тут услышал голос Вжика. Он легко поднялся с кровати и шагнул сквозь гудящее облако ко мне. Он рассказал мне о своих гостях.

Когда они уехали, Витька лежал в луже собственной крови и готовился отдавать богу душу. Кого он мог позвать на помощь, один на отшибе деревенской глуши? Он корчился на земле от боли и бредил смятыми в бурые лепешки губами.

Он не помнил, сколько минут или часов прошло – когда услышал нарастающий гул. Он где-то читал, что во время клинической смерти человек слышит нечто подобное. Попытался открыть глаза пошире – чтобы обмануть смерть. Показать, что еще смотрит и дышит.

Но вместо смерти над ним вились мохнатые полосатые пули. Шмели ползли по его голове, рукам и ногам, щекотали своими лапками, и он замирал под их холодными прикосновениями.

Через несколько часов все его раны были смазаны тягучим прозрачным веществом, похожим на слюну. Его рваное мясо и драную кожу залатали за день.

Вечером шмелиный рой поднес ему кружку с нектаром фиолетовых флоксов – хватило на несколько хороших глотков, и силы стали возвращаться. На ночь шмели перенесли его под крышу дома.

Он рассказывал, а я верил ему и не верил. Все мы здесь немного не в себе, но по некоторым это как-то особенно заметно.

Уехать со мной в город Вжик отказался. «Сваливай отсюда прямо сейчас», – сказал он мне, – Сегодня опять эти приедут. Они так сказали тогда». Я предложил звонить в 02 – он отказался. «Я смогу теперь защитить себя, – сказал он, – Старая истина: хочешь сделать хорошо – сделай это сам».

Он в первый раз не споткнулся ни об одно слово.

Я решил остаться с ним – как он ни отговаривал. Нашел в старом хламе кувалду покрепче, прикинул на вес дрожащими руками. Витька улыбался безмятежно.

Машина новых Витькиных знакомых сгустилась рядом с домом вместе с сумерками. Мы не сразу услышали тихий шум гравия под шинами.

Когда люди подошли к калитке, Витька окликнул их.

– Пришли убить меня? – спросил он так, как обычно спрашивают, который час.

– Будешь умным – будешь жить, командир, – ответил тот, кто постарше.

Я выглянул в окно, готовясь выпрыгнуть в тот момент, когда они приблизятся.

Витька стоял у порога, жужжащий рой походил на живой плащ за его спиной.

– Уходите, – попросил Витька, – я за последствия не отвечаю!
– Мы тоже, козел, – сказал тот, кто постарше, приближаясь.

После этих слов живой плащ за спиной словно раздуло ветром, и он превратился в гудящие крылья. Они росли и росли за человеческими плечами – и уже нависали над людьми в черном свирепым ожившим облаком.

– Э, слы…,- успел сказать один из бритых и вдруг осекся, словно его рот заткнули чем-то мягким. Гудящее облако нежно обняло наших гостей, их нелепо дергавшиеся фигуры облепило черно-желтое – сплошной шевелящийся покров. Я отвел глаза.

…Трупы в черных куртках мы погрузили в их «БМВ». Ночью отвезли их к обрыву местной реки в десятке километров от Витькиного дома и избавились от мертвого мяса вместе с автомобилем. На распухшие от шмелиного яда тела было страшно взглянуть – они с трудом поместились в багажник.

– Ни о чем не спрашивай, – пробормотал Витек, когда мы легли спать. А мне и так не до того было – я тут же уснул без задних ног.

Мне снились голоса в темноте. Один из них – детский – звенел от радости и прыгал от восторга. Второй голос журчал, обнимал, гладил – он явно принадлежал взрослой женщине. Голоса переговаривались так громко, что я проснулся.

Тишина… Витькина кровать пустовала, я посмотрел по сторонам, тихо позвал его – никто не отозвался. В окно смотрело мертвое лицо Луны. Мои глаза постепенно привыкали к мраку, темные предметы, населявшие комнату, на ощупь находили свои очертания. И вдруг меня охватил панический ужас и перехватило дыхание, как бывало иногда в детстве, в котором граница между Той и Этой реальностью открывалась так часто, что призраки всех мастей не гнушались этим пользоваться.

Вещи в темноте вновь стали гроздьями мрака и резиново тянулись в непроглядность другого измерения. Я чувствовал всей своей кожей, что перепонка между мирами от напряжения стала тонкой, как стенка мыльного пузыря.

Я быстро нашарил обувь, нащупал футболку и выбежал из дома.

Туман наступал со всех сторон. Деревья замерли в непонятном ожидании, кузнечики выворачивали изнанки своих стрекочущих душ.

Я вышел за участок, к краю огромного поля, и тут словно притушили свет – на Луну наползла небольшая туча.

Он был там – вернее, они… Витя уходил в туман, держа за руку высокую женщину – так доверчиво любимые дети держатся за своих родителей. Он тихо, но взахлеб что-то рассказывал ей, а я, хоть и не видел лица женщины, готов был поклясться, что она улыбалась. Эти двое смотрели друг на друга так, словно не виделись несколько жизней.

Луна вынырнула из-за тучи, и я увидел, что силуэт женщины плывет над дорогой, не касаясь земли. Присмотревшись, я различил, или мне на миг показалось, что эта женская фигура слеплена из плотного шмелиного роя.

Я попытался окликнуть их…

И снова проснулся. В окно били солнечные лучи.

Витьки в доме не оказалось. Вместе с ним загадочно исчезли и шмели. Собираясь в город, я решил перечитать деньги на обратный билет и неожиданно нашел среди мятых купюр записку.

На листке корявым почерком Вжика была накарябана весть о том, что он ушел. Чтобы искать его не пытались. А этот дом он оставляет мне.

Я ждал его еще неделю – думал, все же вернется. Но ему, видно, незачем было возвращаться сюда.

В детстве я слышал от древней старухи-уборщицы в детдоме, что наши умершие родные становятся нам, живым, кем-то вроде ангелов-хранителей. Что нити, связывающие нас, не умеют рваться. Даже когда мы думаем, что уходим друг от друга навсегда.

Помните теорию существования коллективного разума? Муравейник, где муравьи – это якобы всего лишь нервные клетки одного большого мозга. Пчелиный улей, где рой пчел будто бы составляет единый мыслящий организм. Табуны антилоп, которых иногда охватывает общая сила, и они прыгают в пропасть. Христос умел выселять бесов из человека в стадо свиней…

Я вспоминал тот человеческий силуэт из шмелиного роя и думал: если уж бесы могут такое, то ангелы – и подавно. Шмели – твари глупые. Но почему бы некой доброй силе не выбрать их компанию для осуществления своих замыслов? И Витька ушел от нас вместе со своей матерью, которая вернулась, когда ему было плохо – оттуда.

…Бутылку красного мы допивали в молчании. С крыши было видно, как с полей, окольцованных темной полоской с редкими ночными огнями, поднимается туман.

– Сказка, – сказал я, – а жаль. Иногда чертовски хочется божественного – наяву.

Старик улыбнулся.

Из тумана выплыла женщина. Ее ноги не касались земли.

Когда она приблизилась, мы увидели, что ее тело сделано из живых шмелей – лицо, руки, плечи и даже длинные развевающиеся волосы.

Страшно не было – скорее, была боязнь, что все вдруг окажется сном, стандартной концовкой прозы глуповатого писаки.

– Не бойтесь, – сказал Старик. И я вспомнил, что до сих пор не знаю его имени.

– Мы не боимся, – ответил я, обняв дрожавшую (от испуга? ночной прохлады? встречи с необъяснимым?) Лену – мы не боимся, Витька…

Нас обняло шмелиное облако, и ноги наши оторвались от деревянного настила крыши. И я почувствовал, как долго этого ждал – того, чего никогда не успеваешь загадать вслед горящей секунде падающей звезды. Странного. Доброго. Темного.

Светлого.

Чуда.

Несите нас, шмели! За шлемы холмов шмелите нас, поите медом полета, покажите шмелиному богу, пусть он целует нас, словно любимые цветы и примет на крылья пыльцу наших полузадушенных душ
и мы раскроемся
раскромсанные
и верящие в полет!
Несите нас, шмели! Мы вцепимся в вашу шерсть пальцами рук, пальцами ног и будем кричать от восторга навстречу летящим звездам, и ваши жала станут нашими клинками, и ваши крылья драгоценной слюды будут гудеть, как мудрые ночные облака.

А когда все закончится, верните нас домой спящими младенцами, которые не помнят своих прошлых жизней – и никогда, слышите, никогда! – не рассказывайте, как мы летали, иначе мы проснемся.

И будем плакать в темноте.

Александр Кудрявцев