НЕ ВЕРЮ, ЧТО ВСЁ ПОЗАДИ…

Не верю, что всё позади…

Почти два года на моём рабочем столе лежит увесистый многостраничный том с выразительным портретом Александра Грина на твердом переплете. Книга редкая, хотя и выпущена в своё время массовым тиражом. Но это не сочинения писателя-романтика, с «Алыми парусами» которого мы знакомимся ещё в отроческие годы. В книге собраны воспоминания об Александре Грине его первой и второй жены, а также К. Г. Паустовского, Ю. Олеши, Н. Вержбицкого, В. Шкловского, В. Рождественского… Здесь же помещена «Автобиографическая повесть», впервые напечатанная в 1932 году (последнее произведение писателя, умиравшего в нищете и полузабвении в захолустном крымском городке). Почти треть общего объёма книги занимают документальная повесть Владимира Сандлера «Вокруг Александра Грина», подготовленные им обстоятельные комментарии к текстам, примечания и указатель имён.

Собственно говоря, составитель раритетного тома Вл. Сандлер, эмигрировавший в середине 70-х в Израиль, и стал причиной того, что «Воспоминания об Александре Грине», напечатанные стотысячным тиражом, попали в список литературы если и не запрещённой Главлитом и КГБ, то уж, во всяком случае, не рекомендуемой этими ведомствами для распространения, тем более – переиздания.

Своего «Грина – Сандлера» я добыл четверть века назад: выпросил в школьной библиотеке, когда решил, что лавры Макаренко не для меня и творцом «педагогической поэмы» мне не быть. Тем более в том замечательном селении, где по улицам вольно гуляли свиньи и жители привыкли обходиться без бань. И куда, между прочим, на распределении напросился сам, опасаясь попасть в какую-нибудь забытую Богом и властями Чучуновку.

Том «Воспоминаний» был предметом гордоста для моего друга Сергея Толкачёва, ярко одарённого журналиста, страстного книгочея и библиофила, «лоцмана из страны Гринландия», посвятившего любимому писателю несколько десятилетий своей не такой уж длинной жизни.

Насколько я знаю, он был знаком с составителем и, кажется, какое-то время состоял в переписке с ним. Пишу «кажется» потому, что уточнить теперь не у кого: жизнь Толкачёва оборвалась внезапно в белорусском городе Пинске (его нашли на улице мёртвым). Незадолго перед этим он похоронил больную мать. Архив и библиотека в конце концов оказались в Брянске – у бывшей жены и сына. Что-то было передано ими в музей А. С. Грина в Феодосию, всё остальное пущено на распродажу…

Я никогда не видел книжных сокровищ Сергея. Знал лишь, что в библиотеке его — свыше десяти тысяч томов.

Можно сказать, он жил в ней, хотя внешним обликом походил скорее на героев Грина или Джека Лондона, но никак не на гуманитария, почти не выпускающего книгу из рук. Грина он не просто знал. Боготворил… У него были сотни изданий этого сурового «рыцаря мечты», почти все его прижизненные публикации и книги. «Досье» на писателя занимало множество папок. Но не лежало мёртвым грузом в доме собирателя-библиофила, ибо главным призванием С. Толкачёва (может, самым главным) было просветительство в широком, не оскорблённом глумливой издёвкой смысле.

Моё знакомство с «Бородой» (как именовали его некоторые брянские журналисты) состоялось задолго до личной встречи. Это были заметки, статьи, корреспонденции, крохотные эссе в «Брянском комсомольце», подписанные скромно, в духе времени — С. Толкачёв. Они, безусловно, выделялись на фоне других публикаций газеты.

Сергей знал эту свою особицу и дорожил ею. Необщее выражение его лица ценили и коллеги. А посему легко прощали быстро завоевавшему авторитет в профессиональной журналистской среде Брянска и некоторые слабости вроде лёгкого бахвальства, переходящего порой в самолюбование, или напускную манеру Толкачёва казаться суровым, категоричным мэтром…

В августе 1980 года он неожиданно появился в Брянске. «Реабилитировал» самого себя после нескольких лет отсутствия. Для Сергея это были непростые годы. Попав в скверную историю (сегодня в лучшем случае она бы вызвала лёгкую усмешку или недоуменное пожатие плечами), оказавшись под колпаком у правоохранительных органов, он счёл себя оскорблённым и униженным. Скандала не было. Было предписание властей: «Комсомольцу» избавиться от Толкачёва, а эссеисту-гринолюбу уехать по-хорошему из Брянска.

В ту пору я работал в той же «молодёжке», располагавшейся по улице Фокина, 39, на четвёртом этаже известного всем брянцам здания УВД, занимался — с известной поправкой на время – той же тематикой (культура, искусство, литература), что и Сергей, и, разумеется, был наслышан и о нём самом, и о легенде, родившейся после его отъезда куда-то в Башкирию.

…Он поднимается скорой пружинистой походкой по широкой лестнице, по которой взбегал и спускался сотни раз. Крупная, рано облысевшая голова. Большой, с горбинкой нос. Полные выразительные губы. «Шкиперская» борода. В зубах – трубка. Взгляд суров, сосредоточен. Ни дать ни взять – морской волк, по какой-то причине попавший в сухопутное учреждение. Случайное совпадение: я оказываюсь рядом, поднимаюсь к себе в кабинет тем же лестничным маршем. Сергей немного впереди, меня не видит и ещё не знает, хотя уже наслышан о своём «преемнике» и заранее несколько ироничен, а точнее, ревнив в отношении «племени младого, незнакомого», работающего в его газете, но уже без Толкачёва. Почти по Евтушенко: «Первое знакомство – мы вот-вот стыкнёмся…»

В тот приезд, совпавший со 100-летием его любимого Грина, Сергей провёл в Брянске несколько дней. Я пригласил его на заседание литобъе-динения «Родник». Потом мы вместе выступили на литературном вечере, посвящённом юбилею Грина. В сборнике воспоминаний, о котором я рассказал в начале, лежит памятный пригласительный билет: «…Ждём Вас 23 августа 1980 года на открытой эстраде парка-музея им. А. К. Толстого в 20 часов». Здесь же крохотная заметка «Памяти Александра Грина» из «Брянского рабочего», подписанная П.Димовым (В.Полозовым). Вот её текст:

«Юбилейный литературный вечер, посвящённый 100-летию со дня рождения А. С. Грина, состоялся в клубе журналистов (провести его на открытой эстраде нам помешала непогода. – Е.П.). Он был организован горкомом ВЛКСМ, центральной городской библиотекой имени Ленина и городской организацией добровольного общества любителей книги. С композицией, составленной из воспоминаний современников о писателе, выступил руководитель литературного объединения «Родник» Е. Потупов. «Поиски, встречи, находки» – так называлось выступление журналиста С. Толкачёва».

Сергей искренне, почти по-детски радовался и самой знаменательной дате, и многочисленным публикациям, появившимся в этой связи в газетах (особо выделял статью в «ЛГ» Вадима Скуратовского), и вечеру, состоявшемуся в Брянске. Но надо знать и некоторые особенности характера Толкачёва, его привычку брюзжать по пустякам, капризы, к которым был склонен. Даже в заметке, опубликованной в «БР», его не устроило то, что был назван в качестве «второго номера». «Моё же выступление было главным», – с лёгкой обидой выговаривал он «первому».

На толкачёвскую славу исследователя Грина и всего, что связано с этим именем, я не покушался. У нас было достаточно тем, которые быстро сблизили и сделали нас почти единомышленниками. Конечно, Сергей сразу же заставил меня включиться в гриновский поиск (и отказать ему было невозможно). Сам «просеивал» тысячи газет, отыскивал необходимые зёрна для своей сокровищницы. Каково было мне узнать, что в поэтической Гриниане есть и моё стихотворение «Памяти Грина», написанное во время службы в армии и напечатанное в 1976 году в брасовской районной газете «За коммунизм»!

Однако книжные и журналистские интересы Толкачева не ограничивались одним феноменом Грина. Лучшее свидетельство — его миниатюры, иногда лирические, иногда сюжетные, появлявшиеся на протяжении ряда лет сначала в «Брянском комсомольце» в рубрике «Наш календарь», потом в «Пинском вестнике» и других газетах. Он любил Хемингуэя, Паустовского, Пришвина, Джека Лондона… Чтил классику. Превосходно знал современную поэзию. Не только русскую… Однажды узнав о том, что в огромной домашней библиотеке Сергея имеется 14-томное собрание сочинений Якуба Коласа, я расхохотался и сказал: эти пудовые вериги ему ни к чему. От них надо срочно избавляться, и добро, если в букинистическом пыльные «кирпичи» примут по 10 копеек. Мой юмор оценен не был. Зато я услышал из уст Сергея целую нотацию, сколь важна и ценна для него поэзия белорусского классика.

Сергею я подарил библиографическую редкость — январский номер «Нового мира» за 1950 год со статьёй В. Важдаева «Проповедник космополитизма». Ничего более гнусного и несправедливого о Грине, чем эта статья, читать не доводилось. Но её не было в толкачёвском собрании, поэтому после недолгих уговоров (на которые Сергей был мастер) журнал отправился в Пинск.

Мы встречались нечасто и только когда Толкачёв внезапно обнаруживался в Брянске. Втайне я лелеял мысль махнуть с ним однажды в Старый Крым, Феодосию… В гриновские места, к могиле писателя, где однажды уже побывал.

Не суждено. Не успели… За последние годы я потерял нескольких друзей и близких знакомых. Смерть Сергея Толкачёва в этом ряду воспринимаю как одну из самых больших своих потерь… Хотя, повторяю, мы не так уж часто виделись и порой месяцами не отвечали друг другу на письма. Но всегда знал: есть в Пинске близкая душа. Человек, которому не безразлично твоё дело, твои боренья и твои успехи.

В 2000 году Толкачёву исполнилось бы 60. Грину — 120 лет. Последняя значительная публикация Толкачёва — фрагмент документальной повести «Даровано судьбой» – увидела свет в гомельском литературно-художественном журнале «Палессе». У неё есть посвящение – сыну Андрею. А главный герой повести – Александр Грин.

После смерти близкого человека изменяются не только его портреты, как справедливо заметила Ахматова. По-новому прочитываются и его письма. Толкачёвских у меня 10. И ещё новогодняя открытка – суть то же письмо. Сергей был мастером в эпистолярном жанре. Письма писать любил, точнее, печатал их на машинке. Некоторые на четырёх страницах.

Летом 92-го в одном из писем С.Т. обнаружил две его фотографии. На той, что воспроизведена на этой странице, написано:

«Евгений! Давай всегда помнить: это так много — один день и это так мало – целая жизнь. Жизни без дней не бывает. С.Т.».

В самом письме такие строки: «Пиши, Ев-ГЕНИЙ! Надо нам как-то завести меж собой почтовый роман. Очень бы мне хотелось посидеть с тобой где-нибудь на бережку, опрокинуть в межразговорье одну-другую-третъю-четвёртую-пятую рюмочки и просто побалдеть от нормального ясного дня, от расплавленной над солнцем речки, от удара по речной глади крупной рыбины сильным хвостом… Забрести в лес, вдохнуть запахи цветущего вереска, попробовать на зуб терпкую Ягодину можжевельника… Когда у человека душа на месте, он долго не хмелеет. Он хмелеет от другого. И дай нам Бог побольше такого удивительного светлого и дружеского хмеля!..»

Толкачёвские письма вложены в сандлеровский том воспоминаний о Грине. Вот почему он так долго у меня на столе. И это не прихоть. Память. Не хочу расцеплять эти имена даже после смерти.

«8.05.95 г.

Сижу приятно опустошённый… Так обычно бывает после завершения настоящей и умной работы. Позади дорога длиной более чем в год и несколько десятков прожитых лет. Завершил гриновскую библиографию. 30 апреля от пинского вокзала отошел поезд, увозя оказией (в 2-х экз.) бандероль с рукописью килограммов этак в шесть. Нисколько не преувеличиваю: шесть папок для дипломных работ в твёрдых переплётах (были раньше такие по 150 стр. в каждой).

Если честно, то до сих пор всё ещё не верю, что именно я такое совершил.

Повезли в Вятку, где библиография втолкнута в план. Моё же оформление – дабы суховатому, констатирующему тексту придать хотя бы какую-то привлекательность.

И всё-таки, всё-таки не верю, что всё позади…

Заново привыкаю к живому слову, к выпендрежу воображения (я ведь импровизатор до глубины своей обширнейшей лысины, никогда не знаю, чем выбрыкнет очередное слово).

До окончания года занят полностью…

Ты пишешь, что рад за меня, что не остываю и заставляю себя работать… Я остыну лишь тогда, когда остыну навсегда. Я никогда не заставляю себя работать… Мне просто работается как живется и живется как работается… Мне плевать, печатают меня или нет. Поверь, я совершенно равнодушен к этому. Совершенно!.. Это не бравада, не кокетничание… Мне просто нравится секретарить в газете…

Мне всегда было до фонаря, в каком именно издании будет опубликовано моё очередное эссе о любопытном человеке… Мне всегда нравилось писать просто о людях… Я давно понял, что могу опубликоваться в любом издании. И не потому, что я такой шибко замечательно умный… Просто у меня есть интонация. И она была всегда…

Приехать в Брянск (я звал Сергея. – ЕЛ.) – означает вернуться во вчерашний шепоток. Я давно послал эти шепотки на… хотя бы потому, что я чище этих шепотков, что, по сути дела, я счастливый человек, хотя на орехи доставалось предостаточно… Да, меня тянет иногда в Брянск, но искать заново работу… А работать мне хочется много, долго и куда интереснее, нежели когда-то, отдавать себя, делиться собою.

Кого я вспоминаю из того времени? Почему-то Чалиян вспоминаю, хотя, по сути дела, мы и не были толком знакомы… Сашу Пестика… Пьянюгу Женю Новикова… Васю Курзова, который не отказывал в крыше над головой… Володю Васенкова… Изольду Яковлеву, которая нынче в Вятке… Гену Дорожкина, который сам же себя и спалил…

Кстати, мне сказали, что умер Толя Дрожжин?

Многих ещё вспоминаю, хотя моё отношение к розовощёким Н-м и К-о по-прежнему более чем прохладное…

Ну а вообще-то просто живу. Завтра даже пить не пойду, отключив телефон, засяду за рассказ об актрисе, которая на свадьбе внука встречает своего бывшего палача, следователя, который дед невесты. Вот как им быть дальше? Надобно закончить. Палач и жертва… А за окном балкона свадьба…

Ладно, Ев-ГЕНИЙ!
Заканчиваю пока. Ещё не привык к письмам.
Обнимаю тебя!..
Будь!..
И да храни тебя господь!.. И ты себя тоже!..

С. Толкачёв, мещанин города Пинска, который старше Москвы, человек, у которого до сих пор нет собрания сочинений хотя бы в 3-х томах».

Рядом с подписью характерный толкачёвский автошарж. Последнее письмо Сергея. Мой ответ он уже не прочтёт никогда.

Евгений ПОТУПОВ

Литературно-мемориальный музей им. А.С. Грина, г. Феодосия