ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО
— Граждане судьи! В начале заседания вы сказали, что за дачу ложных показаний мне кое-что дадите дополнительно. Потому не буду дразнить судьбу. расскажу все как на духу.
Женщин, а тем паче жен, осуждать не принято. Потому не сочтите меня за человека невоспитанного, мне, как видите, светит небо в клеточку и потому в оправдание свое я вынужден рассказать как докатился я до этой вот лавочки, именуемой на казенном языке скамьей подсудимых. Все, что я здесь скажу, хочу чтоб пошло на пользу моей жене Мане, чтоб после отсидки зажить мне с ней по-новому.
Подсудимый, бледнолицый мужчина лет тридцати, провел массивной ладонью по стриженой голове, шмыгнул носом, повернулся лицом к залу, отыскал глазами среди присутствующих свою жену, обращаясь к ней, сказал:
— И ты, Маня, меня тоже прости. Не по своей воле я сор из избы нашей выметать стану, должен же я хоть раз в жизни рассказать кому-то про житуху свою.
Собираясь с мыслями, обвиняемый уставился в потолок светлыми голубыми глазами и лоб его при этом стаи похож на маленькую стиральную доску.
— Да, граждане судьи, я, раскройщик ткани Иван Цупиков, действительно украл на швейной фабрике семнадцать метров ткани стоимостью в четыреста рублей. Хотите знать, для чего я это сделал? Ясно для чего — чтоб поживиться, попутно скажу, что по натуре я не вор, я сроду не брал чужого, меня этому мой батя-покойник научил, я же в свою очередь в своих детишках отвращение к чужому выработал Да, воспитал я их правильно, а сам влип, как последний сукин сын, и как потом в глаза им смотреть — ума не приложу.
А началось, граждане судьи, все со свадьбы.
Через полгода после ЗАГСа, где нас казенным штемпелем навек соединили, моя жена Маня с ужасом обнаружила, что денег домой я приношу далеко не столько, сколько того требовала широкая Манина натура. Образования у меня кот наплакал, я свои классы в детстве на голубей променял, и потому деньги стал добывать в должности работяги. Сначала на деревообделочный завод столяром устроился, две сотни приносил запросто, но Мане моя трудовая копейка показалась сущей мелочью, потому что у бати своего она каталась как сыр в масле, так как был он у нее человеком базарным и всякими дефицитными вещичками поторговывал. За каких-нибудь 4-5 дней от аванса моего оставалось только название. Жена залезала в долги и заводила свою скрипучую пластинку о том, что у других мужья приносят по пять «косых», и что она есть самая несчастная жена на всем белом свете. Присмотрелся я внимательно, куда жена тратит мою кровную трудовую деньгу и обнаружил, что она часто покупает себе новую обувку и разные шмотки. Оно б ничего, покупай себе на здоровье и тихо радуйся обновке своей. Но Маня моя, купив, скажем, сегодня шкарпетки на высоком фундаменте, через неделю в них уже полола грядки, а еще через неделю они валялись около крыльца в грязи и, извините, в навозе, окончательно потеряв свой первоначальный заграничный вид.
Обнаружив утечку финансов через дыру неряшливости, я попробовал прочитать жене лекцию об экономим и бережливости, но она оборвала мою речь в самом зачаточном состоянии, обозвала меня при этом всякими некультурными словами, и приказала не совать свой толстый нос в ее тонкие дела. При этом она посоветовала мне побольше приносить денег, а если я этого не сделаю, то она сама сделает соответствующие выводы.
Все мои потуги образумить Маню кончились голом в мои ворота. Мало того, после этого случая она, жена моя разлюбезная, начала проявлять ко мне всякие отрицательные эмоции и даже кулачки свои свинцовые к моей физиономии тянуть пробовала. Когда я возвращался с работы, заишаченный трудом до одурения, она. вместо того, чтобы покормить мужа, встречала меня вопросом: где ей взять денег, чтоб уплатить за молоко или еще за какую-нибудь ерундовину.
Доведенный до отчаяния, я со страхом ждал конца рабочего дня, который сулил мне встречу с Маней. К тому времени у нас уже второй маленький ребеночек появился и оба они. детишки-то, на меня шибко похожими были. А они, пацанята, хоть и маленькие, а свою долю тоже требовали, разные ботиночки, распашоночки даром не дают.
Пораскинул я умишком своим с начальным образованием и нашел-таки выход из тяжелого положения — стал подрабатывать на стороне в свободное от работы время, попросту говоря — калымить. Кому печку сложу, кому баньку выстрою, кому погребок вылеплю. Каждые три дня я приносил Мане дополнительную зарплату и в доме нашем временно наступили мир да покой. И любовь промеж нами в такие дни даже появилась, только до любви этой я непригодным стал по причине свинцовой тяжести во всем теле. Маня моя и тоже понять не могла, она приводила пример, что Лёнька, сосед, с виду дохленький, плюгавенький, а дело знает. Нюрка-то, жена его, не нарадуется мужем, вся расцвела от счастья.
После этих слов жена подсудимого с горящим от стыда лицом пулей выскочила из зала. Проводив её грустным взглядом, Иван Цупиков помял в руках вконец замученную кепчонку, вздохнув, подумал: «Что ж, все мосты теперь сожжены, отступать некуда, придётся всё до конца выложить. Может хоть стыд ее проберет и к возвращению моему испраится баба.»
Думал он так, а у самого в душе кошки скребли, он хорошо знал страшную Манину натуру, она могла за грязь, которую он здесь на нее вылил, оплатить ему той же монетой, и пока он будет отсиживаться, приручить к дому другого.
— Продолжайте, — вырвал его судья из лап грустных раздумий.
— Да, придётся продолжать, — шмыгнул носом подсудимый. — Если я хотел спокойно провести вечер, я должен был принести в дом выручку вторую. В такие дни Маня называла меня по имени-отчеству, улыбалась и даже пробовала шутить. Её совершенно не интересовало где я добываю деньги, она постоянно повторяла одну и ту же фразу, что ты отец, глава семьи, поэтому должен обеспечить ее безбедное существование. В доме, где она родилась, никогда не знали денежной проблемы, потому Маея всегда твердила: есть деньги — ты сильный человек, тебя уважают, с тобой считаются, нет денег — и человека нет. Это по милости своей женушки за семь лет жизни с ней я приобрел шестнадцать специальностей, тянулся, что называетя, из последних сил, да так, что сам еле ноги не вытянул. А когда я приложил последние остатки силёнок своих на длинные рубли и Манины аппетиты удовлетворить больше не мог, я решил бежать из дома куда глаза глядят. Знал: хуже не будет. Но как, граждане судьи, я мог убежать от детишков своих, как две капли воды на меня похожих, от ангелят этих, без которых жизнь моя — не жизнь. Да и Маня, хоть и с вывихами она, хотьи издевательства надо мной всяческие творила, а все же жена она ля меня не совсем чужая. Заметался я, словно на пожаре, кинулся туда — сюда. А тут язва желудка меня придавила и сердишко стало постукивать по траурным нотам по причине непосильного труда.
Что делать — ума не приложу. Зашёл как-то в пивнуху свое горе стаканчиком вина залить, а там кореш один встретился. Приятной такой наружности, даже с галстуком. Присоветовал он мне резчиком ткани на швейную фабрику податься. Пошел. Взяли. А материала там всякого в раскройном цехе — море. Прихватил втихаря разок под полу — пронесло. Загнал этот материальчик какому-то духарику по дешевке, принес домой деньги, у Мани глаза сразу оттаяли. Она думала, что я по-прежнему калымлю.
А в другой раз не смог. Несу, а ноги подкашиваются, руки дрожат. Лучше, думаю, колымить, чем воровать. Спокойнее. И такая на меня, граждане судьи, усталость навалилась, когда нес через проходную эту ткань, что мне шибко захотелось посидеть и отдохнуть от жизни такой непутевой. В тюрьме. И потому материальчик этот я нарочно из-под полы уронил. Тут сразу, конечно, набежали, заохали.
И вот я перед вами.
В. ШАБАЛТАС.
Извините, комментарии закрыты.