СОВЕСТЬ

СОВЕСТЬ

Рассказ

Koгда Иван Фомич Пронин вылез из такси, до отхода поезда оставалось еще два часа. Oн оглядел площадь перед вокзалом. В глаза бросилась неоновая вывеска кафе. «Встреча», — прочитал он и, подумав, что лучшего места для ожидания поезда ему не найти, двинулся в сторону кафе.

Зал оказался переполненным, но Ивану Фомичу удалось отыскатъ свободное место за столом, где сидел в одиночестве, выставив вперед ногу-деревяшку, пожилой толстогубый человек с обросшим рыжеватой щетиной лицом.

«Не сильно приятно», — подумал Иван Фомич, но выбора у него не было, и он подсел к инвалиду, который, как он и думал, немедленно пустился в разговор, назвался Лаповым, сообщил, что работает кочегаром в котельной, что жизнь у него не сложилась, что его бросила жена, а все потому, что заработал он деревянную ногу, и заработал ее по вине…

Он говорил, а Пронин занимался ужином, цедил пиво и старался не слушать Лапова, пропуская носложившуюся жизнь его мимо себя; не слушал, но глядел на толстые шевелящиеся губы, которые ему что-то напоминали, но что именно, Иван Фомич вспомнил не сразу, а только тогда, когда рассказ себеседника приобрел вдруг зримую конкретность. Лапов вдруг заговорил о том, как он вернулся из армии и стал работать шофером, женился на красивой девушке. Был он, Лапов, тогда в самом расцвете сил, ходил легко и пружинисто, мечтал обзавестись домиком, иметь детей. И жизнь удавалась ему. Зарабатывал он много и «левыми» рейсами не баловался. Его портрет на доске Почета висел, и счастлив он был молодым задорным счастьем, пока не сорвалось все, не покатилось вместе с машиной под откос.

Ехал как-то Лапов ясным июньским днем с работы лесной дорогой. Где-то близко куковала кукушка, ветки деревьев помахивали ему вслед зелеными платочками листьев. Хорошо было на душе, радостно. Он думал о предстоящей встрече с Верочкой, на которой собирался жениться, о своих домашних делах. Да только не получилось зтой встречи. Из-за поворота вдруг вылетел шустрый «газик», вылетел как-то по-глупому, в нарушение всех правил. И некогда было думать Лапову, он успел только свернуть с дороги и лишь на миг увидеть перекошенное от страха лицо водителя «газика». А дальше — туман, забытье.

«Мое лицо», — подумал Иван Фомич. Подумал так потому, что жил он в тот год в том самом городе и ездил на «газике», и по той дороге ехал, и случай у него тогда вышел точь-в-точь, как в рассказе Лапова. И Пронин вдруг до мельчайших подробностей припомнил аварию на дороге в жаркий июньский день, которая отгорожена была от него стеной восьмилетней давности. Собственно он никогда и не забывал ее. Просто всеми силами старался изгнать из памяти своей, но она упрямо жгла и жгла все изнутри. И догадался Иван Фомич, что это совесть его мучает, что рассудок и совесть у человека, всегда враждуют между собой, и не откупишься, не закроешься от нее никакой броней. И как бы ни был подл человек, а совесть при нем — как страж, как блюститель законности. Она часто сдерживает его и цепко хватает за руку. А если и совершил втайне подлость человек, она одна над ним судья и палач его. И не так уж часто удается человеку поладить с нею. Не договорился с совестью своей за восемь лет и Иван Фомич.

… Выскочил тогда Пронин из кабины, подбежал к опрокинутой машине. Врезавшись передней частью в землю, автомобиль лежал вверх колесами, и колеса его еще вертелись. Пронин обежал вокруг и увидел шофера. Одна рука его была подвернута под себя, другая — откинута в сторону. Безжизненно откинута, как у мертвеца. Он нагнулся над водителем, хотел было поднять и оттянуть в сторону, но только тут увидел, что левая нога его где-то на середине голени зажата подножкой кабины, ребром вдавлена в мягкую болотистую почву. Заглянув в лицо шофера, Пронин увидел закрытые глаза и синие толстые губы. Лицо было измазано кровью. Она сочилась теплыми струйками из свежих ранок на лице, стекала по подбородку и носу на испачканную грязью траву.

Лоб Пронина покрылся испариной. «Все, погиб, окончательно погиб», — прошептал он бескровными губами. Не об умирающем водителе были его первые мысли, а о себе, о своей судьбе и дальнейшей жизни. Глядя на картину, сотворенную его водительской бесшабашностью, Пронин в первые секунды хотел убежать подальше от этого страшного места. Но вдруг перед его глазами зримо всплыли здание суда, строгие судьи и стриженая голова Павла Анохина, шофера из их «Сельхозтехники», которому полгода назад «вкатили» восемь лет. Водители в тот день, когда судили Павла, окончили работу пораньше и всей шоферской братией явились в суд. Зал судебных заседаний был переполнен. Пронин в душе матерился, протискиваясь сквозь плотную, собравшуюся у двери толпу. Он узнавал в лицо пенсионеров, которые от нечего делать постоянно посещают судебные заседания. Эти завсегдатаи любят смаковать чужое горе.

Судья, маленький, с выбритым до синевы одутловатым лицом, сидел посередине стола и, глядя на Анохина усталыми глазами, задавал ему вопросы:

— Как же вы могли оставить человека без помощи? Ну, столкнулись, случилась беда, зачем же убегать? Если бы вы вовремя помогли человеку, он остался бы жить. Вы это понимали?..

Павел Анохин стоял к залу спиной. Его стриженая голова то низко опускалась, то поднималась опять. Он, видно, что-то говорил, а что — Пронину не было слышно. Да и что говорить, когда кругом виноватым оказался!

Все водители парка знали тогда каждую деталь этого происшествия, случившееся ЧП обсуждалось в «Сельхозтехнике» месяца два. И главное, парень-то был не тюха какой-нибудь, а опытный, со стажем водитель. Балагур, весельчак, цветаст на слова. Анекдоты травил до слезовыделения. А когда жизнь его на человечность испытала — не выдержал, убежал, как последний негодяй. И случай-то ерундовый вышел; ехал Павлик по трассе, прикуривая, отпустил баранку, а тут камешек под колесо, и грузовик прямо на встречную машину. Ему-то ничего, а шофер встречной свернул и в кювете оказался. И — насмерть. А он, Анохин, как последний трус, тягу дал.

Анохина тогда осуждали все. И он, Пронин, тоже осуждал. За трусость, за то, что человека в беде оставил.

И вот он сам в такой ситуации. Какой-то миг Пронин стоял в немом оцепенении. Потом решил: была не была, буду действовать по правилам. Судьбу не объедешь. Первым делом он попробовал отыскать лопату, чтобы как-то откопать зажатую ногу и унести шофера подалыше от машины. В том, что водитель жив, Пронин не сомневался: когда он поднимал его, шофер слабо застонал, пошевелился. Значит, надо в первую очередь освободить придавленную ногу. А для этого нужна лопата. Брать свою Пронин не хотел по той причине, что боялся запачкать, потом это станет лишней уликой против него. А он все еще надеялся выйти сухим из воды. Для этого, конечно, надо бы бежать. Но он решил сделать это после того, когда окажет пострадавшему помощь.

Но лопаты не было. Только невдалеке, отброшенный, валялся старый, с зазубринами, топор. Пронин схватил его и начал остервенело вырубать землю из- под ноги водителя. Сидя на коленях, рвал землю — где топором, где руками, испуганно поглядывая на лицо стонущего шофера, на его окровавленную штанину. И все шептал при этом:

— Потерпи, малыш, потерпи!

Работая так, он вдруг замирал в самом неожиданном положении. Замирал, как охотничья собака, которая, обнаружив дичь, делала стойку. Не шевелясь, прислушивался: не слышно ли шума идущего мимо автомобиля? Он боялся, и потому каждый посторонний звук заставлял его замерать. И только убедившись, что опасности нет, снова принимался за дело. И вдруг он услышал какое-то слабое потрескивание. Сначала не придал этому никакого значения и продолжал работу. Но, когда явственно донесся запах гари, он повернул в сторону мотора покрытое потом лицо и сразу сообразил: горят провода! Из-под капота упругими струйками высверливался вонючий дымок. На секунду мелькнула мысль об огнетушителе, но где его теперь найдешь? Пока будешь бегать, искать…

А потрескивание становилось все более явственным, угрожающим. Отбросив заботу о ноге шофера, Пронин с силой вдавил в землю капот автомашины, надеясь просунуть под него руку, добраться до аккумулятора и сорвать провода с клемм. Но попытка ни к чему не привела: смятая верхняя часть кабины почти сравнялась с капотом, который одной своей стороной был так же плотно вдавлен в землю, как и вся кабина. Поняв, что из его затеи ничего не получится, Пронин с еще большим ожесточением принялся откапывать шофера. Горящие провода, потрескивая, подстегивали его, заставляли спешить…

Пока он с ужасом поглядывал на танцевавшие под капотом язычки пламени, он вдруг ощутил знакомый каждому водителю запах бензина. «Этого еще не хватало!» — подумал Пронин и посмотрел в сторону топливного бака. И увидел, как сквозь полуоткрытую пробку на землю тонкой струйкой стекает бензин. Черная торфянистая земля, с которой бортом машины был срезан верхний слой травы, словно кожа с волосами с головы человека, уже обильно напиталась этим бензином, и светлая жидкость, образовав лужицу, стала расползаться по сторонам.

«Не успею», — мелькнула в голове страшная мысль. На какой-то миг он снова хотел оставить свою затею — откопать ногу — и укатить подальше от этого кошмара. Куда-нибудь в лесную глушь, опомниться, привести себя в надлежащий вид и явиться на автобазу как ни в чем не бывало. Но шофер вдруг застонал, заскрежетал зубами глухо, жалобно. Этот стон вывел Пронина из состояния оцепенения. Он, тупо посмотрев на растекающуюся лужицу, снова нагнулса над человеком, перевернул все еще бессознательного водителя лицом вверх, взял его под мышки и силой дернул на себя, надеясь, что нога теперь освободится из-под подножки. Так оно и вышло.

Когда Пронин освободил ногу, то обрадовался, как ребенок. Приподняв водителя, он быстро оттянул его на безопасное расстояние, взвалил себе на плечи и, не оглядываясь назад, понес к своей машине. Осторожно перевалив безжизненное тело через борт, опустил на пол кузова и, ловко заскочив в кабину, нажал стартер. Машина дернулась, рванулась с места.

Уже сидя в кабине, Пронин попытался взять себя в руки, даже посмотрел в зеркало. Увидев, что лицо перепачкано грязью, достал из-под сиденья тряпку почище и на ходу стал вытирать ею нос, щеки, губы. «А то встренется какая- нибудь попутная и от вида моего тоже в кювет махнет», — подумал он, даже найдя в себе силы пошутить над самим собой.

Но встречных не было. Прошло не больше пяти минут с того момента, как он двинулся в путь. Но они показались Пронину целой вечностью. Знал он, что такими вещами, как потеря сознания, шутить нельзя; надо спешить, надо очень спешить, иначе с шофером будет плохо.

Ловко объезжая ямы и лужи, которыми изобиловала дорога, Пронин нашел подходящее место и нырнул в густой дубняк. Выскочив из машины, приподнял сиденье, достал из-под него фанерный ящичек, в котором находилась аптечка и проворно перемахнул через борт, присел в кузове машины перед раненым, смазал йодом его распухшую ногу. Обрабатывая рану, подумал, что из-за ноги он сознание потерять не мог, что, должно быть, где-то имеется повреждение более серьезное. Стал искать рану на груди, животе. Но там, кроме мелких ссадин и синяков, ничего не обнаружил.

Рука Пронина коснулась перепачканных кровью волос шофера, и он без труда нащупал на голове водителя огромную шишку с рваной раной и решил, что именно из-за нее тот потерял сознание. Залив и эту рану йодом, он взял в руки нашатырный спирт, открыл пузырек и хотел было поднести его к косу водителя. Но вдруг сработало чувство самосохранения. Он представил, как шофер откроет глаз а, увидит его, Пронина, и тогда, считай, ему крышка. От мысли, как это он, не подумав, хотел воскресить шофера нашатырем, Пронина бросило в пот. Зажав в руке бутылочку со спиртом, он отошел в угол кузова, словно боясь, что водитель услышит его запах на расстоянии и очнется, и положил спирт в аптечку вместе с другими вынутыми медикаментами. Укладывая все на место, следил за тем, чтобы в аптечку не попало что-нибудь окровавленное. «Надо будет бинты положить в аптечку, не заезжая в гараж», — подумал Пронин при этом. Сунув шоферу под язык взятую из аптечки таблетку валидола, Пронин спрыгнул на землю и снова сел за руль. «Ничего, малыш, ничего. Только ты прости меня, что так вышло… И ты бы на моем месте… Что я хотел тебе беды, что ли? Ну, а коль случилось, надо делать так, чтоб нам обоим было хорошо. Ты еще поправишься, ничего серьезного у тебя нет, только, должно быть, сотрясение мозга. Но там, в больнице, эскулапы тебе этот мозг вправят», — так думал Пронин, ловко объезжая заросшие травой ямы глухой лесной дороги.

До трассы, по его подсчетам, было километра три, не больше. И все лесом. Дорога стала хуже, попадалось много луж и ям, наполненных водой. Ночью прошел дождь, и лужи стояли в первозданной нетронутости своей, вода в них, словно в тарелках, была свежей и слегка парила. Пронин аккуратно объезжал их, с тревогой посматривая сквозь заднее стекло в кузов машины. Ему почему-то казалось, что в горячке пострадавший может подскочить, перемахнуть через борт и разбиться насмерть. Со страхом гадал, что там, внутри у него, повреждено, почему он так долго не приходит в сознание.

Подрулив к трассе, остановился метрах в ста от нее. Было два часа дня. Солнце неяркое, приглушенное летним зноем, то ныряло за тучи, то выскакивало из-за них, чтобы через минуту снова скрыться за легким облачком.

Трасса жила своей жизнью. По ней на высокой скорости со свистом проносились юркие легковые автомобили, натужно ревя и распространяя запах выхлопных газов, пролетали тяжело груженные автомобили. На этом участке к трассе с обеих сторон плотной стеной подступал густой смешанный лес.

Пронин, сухой, жилистый, легкий на ногу, проворно выскочил из кабины, побежал в сторону дороги и, без труда преодолев крутой подъем, поднялся на асфальтированное полотно. Стал, посмотрел в оба конца дороги. Вдалеке все увеличивающимися точками показались два грузовика. Став за сосну, он выждал, пока машины пронеслись мимо, обдав его тугой волной рассекаемого воздуха. И сразу же, как только они проскочили, Пронин побежал к своей машине.

«Пока трасса чистая — надо успеть», — лихорадочно думал он, открывая задний борт. Раненый лежал на спине точно в такой позе, в которой его оставил Пронин. Только сейчас, чуть приоткрыв глаза, он тупо у ставился в одну точку и тихо стонал.

— Ну, как тебе? — со страхом в голосе спросил Пронин, ожидая, что пострадавший окончательно очнется и заговорит.

Но шофер никах не отреагировал на его слова, он по-прежнему глухо стонал. Прании, осторожно подтянув водителя к краю кузова, взял его на руки и трусцой понес к полотну дороги легкое, вялое тело. Пока нес, со страхом поглядывал раненому в лицо: а вдруг откроет глаза! Что тогда? Мурашки пробегали отэтих мыслей по телу Пронина. Ведь пока все шло хорошо, словно по сценарию. «Тогда хоть бросай его и тикай, куда глаза глядят», — с ужасом подумал он. Но этого не случилось. Должно быть, раненому опять стало хуже, потому что он с силой заворочался и так, что Пронина даже в сторону повело, и он чуть было не завалился в попавшуюся на пути яму. Кое-как удержав раненого, он с трудом взобрался на трассу и, воровски оглядываясь по сторонам, опустил шофера на землю. Сначала хотел положить его на середину полотна, но потом передумал; «Еще задавят, архаровцы», — и потому подвинул тело к обочине, на чистый, зеленый ковер травы.

Оглянувшись — не видел ли кто? — он трусцой побежал вниз, в густой кустарник. Добежав до машины, вскочил в кабину, нажал на стартер. Со скрежетом врубив скорость, проехал немного назад и, подминая густую поросль кустов, нырнул в молодой осинник, ловко вырулив между двумя невысокими деревцами покрупнее. Отъехал метров на пятьдесят от дороги, остановился, надеясь, что теперь машина хорошо замаскирована со всех сторон. Заглушив мотор, побежал к трассе, так как услышал нарастающий шум автомобиля. Пробираясь сквозь разросшийся осинник, спешил поскорее добраться до полотна. Вздрогнул, отпрянул назад, когда из-под ног его с криком поднялась какая-то птица. Увидел просвет дороги и, притаившись за густой елкой, Пронин повернул голову в ту сторону, откуда приближался все нарастающий рев автомобиля. Вдруг этот рев стал спадать. Пронин понял: шофер, заметив на дороге человека, сбросил газ. Когда заскрежетали тормоза, Пронин увидел огромный остов КамАЗа. Из него неуклюже вывалился толстяк лет сорока в трикотажной, синего цвета кофточке. Широкая во всю голову лысина, вид интеллигентный. Как-то даже не верилось, чтобы такой вот чистюля был водителем этого большого автомобиля. Он сначала всем корпусом устремился к человеку, лежащему на обочине. Но не дойдя до него метров десяти, вдруг затормозил и замер, словно его притянуло к дороге магнитом. Удивленно оглядев лежащего, лысый с заметным страхом в глазах посмотрел сначала в одну сторону дороги, потом в другую И только тут сорвался с места, словно за ним гнались, и побежал к своему урчащему автомобилю. Хлопнув дверкой, нажал на газ — и был таков.

«Скотина, мать твою…» — выругался в душе Пронин. — И как таких земля носит!»

Потом подъехал автобус. Из салона выскочили люди, бережно взяли потерпевшего и отнесли в автобус, который медленно набрал скорость и скрылся за поворотом.

Успокоенный тем, что раненый попал в надежные руки, Пронин вытер пот со лба и начал пробираться к своей машине. Его не удивило, что люди из автобуса не стали долго гадать, почему и как раненый оказался на дороге. Присев на корточки, они окружили его плотным кольцом и, обнаружив в нем признаки жизни, должно быть, решили поскорее отвезти человека в больницу.

Закрывая кузов, Пронин увидел на полу свежее кровавое пятно. Подстегнутый страхом, он быстро сел за руль и, выехав на дорогу, двинулся в обратную от трассы сторону. Подрулив к какому-то ручью, остановился. Снял ведро, набрал в него воды и долго вытирал веником кровь. Когда убедился, что пятно исчезло, вытер тряпкой насухо мокрое место, присыпал его песком так, что оно совсем не отличалось от остальной вымытой площади, потом насобирал по кузову всякого мусора и окончательно ликвидировал возможную против него улику. И только после этого стал обрабатывать свою одежду.

Вычистив брюки, тенниску, Пронин совсем успокоился. И уже не думал так мрачно о своей загубленной судьбе. Тюремная решетка, которая первоначально мельтешила перед глазами, отплыла куда-то вдаль. Но полностью из виду не исчезла. «Главное теперь — уметь держать себя в руках перед товарищами. А то этот телепат Малыгин может по лицу определить». Да, Малыгина, такого же шофера, как и он, Пронин побаивался не на шутку. Были случаи, когда этот Малыгин угадывал по выражению лица о том, что он, Пронин, поругался с невестой или с ним произошла еще какая-нибудь неприятность. Пристанет с вопросом «Скажи, что с тобой» — и не отцепится.

Думая так, он еще раз придирчиво оглядел себя и пришел к выводу: все в порядке. Вторично осматривая машину, обнаружил, что на протекторах видны повреждения. И ямки эти очень заметные, по ним легко можно определить причастность пронинского автомобиля к преступлению. «Так эти выемки оставлять нельзя, их надо видоизменить», — решил Пронин и взял отвертку, принялся за дело. Он раздолбил эти выхваченные участки до больших размеров, изменил их форму. Потом, вытирая свежие следы выдолба на протекторах черной землей, подумал: «Нет, лучше заеду куда-нибудь в грязь, побуксую». Он так и сделал.

Убедившись, что вокруг все в порядке, посмотрел на себя еще раз в зеркало и, сев за руль, включил зажигание. Через час после аварии он снова был похож на того самого Пронина, который возил со станции удобрение в колхоз «Маяк».

Мысль о случившемся он отгонял от себя, стараясь думать о другом. Сделал Пронин еще один рейс и, как ни в чем не бывало, вернулся в гараж «Сельхозтехники». Вечером даже в кино сходил.

Но на душе у него было тревожно и паскудно. А через два дня и вовсе из гаража убежал. Сочинил сам себе телеграмму, будто брат вызывает его в Минск, потому как там место хорошее нашел ему, отвез эту телеграмму в другой, недалекий от их города районный центр и отстучал ее на свое имя. Потом назавтра носился с ней по кабинетам начальников. И его не держали: «Валяй, если срочно». Только мать, ничего не соображая, смотрела на его приготовления и тихо вытирала набегавшие слезы. Он у нее был один, отец от них сбежал давно, и потому страшно было старухе оставаться одной. Он, единственный сын, был ее надеждой и опорой во всем, она надеялась, что скоро будет нянчить внука, и вот на тебе… И еще одного не понимала мать: как же это он, собираясь жениться на Ирочке, вдруг ни с того ни с сего уезжает из дома?..

Сыночек, а если Ирочка заявится, что сказать-то ей?

— Я с ней договорился, — соврал он матери, а сам подумал: «Заберу ее годика через два. Если, конечно, все будет в ажуре. А ежели что… свобода дороже всякой любви».

Хота мысль о том, что красивую Ирочку сразу подхватят и что она такая милая я желанная достанется кому-то другому, больно жгла сознание, тормозила его заранее обдуманные и строго рассчитанные действия.

Уехав он не в Минск, а в Ленинград. Но перед отъездом вызнал: шофер, загнанный им в кювет, лежит в больнице. И потянуло Пронина взглянуть на него, на живого, в сознании. На того, полумертвого, он нагляделся. Потянуло так сильно. что Пронин не выдержал, купил на базаре цветов и подался в больницу. Как он надеялся передать эти цветочки, не знал. Просто решил соврать что-нибудь. Но тут трудность вышла: фамилию шофера не узнал Пронин, когда какого-то таксиста осторожно о происшествии расспрашивал. Опасался узнавать: вдруг заподозрят.

И в больницу пришел, не зная фамилии. И тут, в больнице, с новой силой на него страх напал, потому он попросил нянечку цветочки передать по назначению, соврал что-то и убежал от греха подальше, от тюрьмы убежал, которая теперь снилась ему постоянно.

…А Лапов очнулся уже без ноги. Увидел цветочки, решил, что Верочка их принесла. Но Верочка отказалась — нет, не она. Потом и вовсе с Верочкой все пошло на перекосяк. Не могла Верочка рядом с безногим существовать. Гордость ее не вынесла этого. А он попивать начал. Так вот и не сложилась жизнь, не склеилась: ушла Верочка, и остался Лапов один…

* * *

— Ну выпьем, что ли? — сказал он Ивану Фомичу. — Никогда я не прощу этой мрази, которая меня в кювет загнала.

— Что ж так? — осторожно спросил Пронин. — От случая ведь никто не застрахован.

— Если б он меня сразу в больницу, — ногу б я не потерял, — буркнул Лапов.

— Боялся, страшно человеку стало, — сказал Иван Фомич. Сказал и сразу же осекся, так как Лапов поднял на него уставшие от постоянного пития глаза и выразил удивление. Ивана Фомича даже в жар бросило от этого тяжелого взгляда. Потом, когда Лапов снова опустил взлохмаченную голову, Пронин с облегчением вздохнул, подумал: «Тут надо осторожно, а то запросто в кювет сыграть можно».

И замолчал, решив не вступать больше с Лаповым в разговор. Да и что он мог сказать? Он тогда убежал далеко, устроился работать на стройку, потом техникум окончил, в прорабы вышел. Полюбил другую, даже красивее Ирочки, которую он начисто забыл и к которой теперь никаких чувств не питал. Женился, квартиру в самом центре города получил. И думал иногда о превратностях судьбы человеческой, о том, что вот оно, чужое несчастье, помогло ему свою дорогу в жизни найти. Нехорошо думал, но так оно было, и никуда от этого не деться. Да и устроен был так Иван Фомич, что по-другому думать не мог.

Смотрел он на Лапова, на его шевелящиеся синие губы, на всего толстого и неуклюжего и не верил, что перед ним тот самый легкий шоферишко, которого он таскал по лесу. «Благодари бога, что провозился с тобой, а то бы имени твоего уже на земле не осталось. А так еще колдыбаешь, водку пьешь», — снова нехорошо подумал про инвалида Иван Фомич.

А Лапов пил водку и еще что-то рассказывал, шевеля припухшими губами, и дергался на стуле, качал деревянной ногой, ругался и опять пил…

И Иван Фомич тоже пил, изредка поглядывая на часы, которые словно остановились в тот мемент, когда он вошел в кафе под названием «Встреча». Он думал, что название у кафе неправильное, потому что не получилосьу него встречи, — он убежал от нее во второй раз. О том, что могло бы случиться, если бы эта встреча состоялась, Иван Фомич думать не хотел. Боялся. И в последний момент, когда собрался уходить, в нем опять, как тогда в лесу, заговорили, зашевелились остатки совести.

«Что бы такое приятное сделать этому инвалиду? — стал соображать Пронин. Ему хотелось полностыо откупиться от Лапова, чтоб совесть больше не мучила его ночами. Чтоб не всплывал впредь шофер-инвалид в памяти, не ложилась его беда тяжелым грузом на душу и не давила во сне.

— «Бутылку ему поставить, что ли?.. Но он и так уже хорошо… Нет, денег ему надо оставить и уйти», — размышлял он, глядя куда-то вдаль, мимо Лапова.

И когда Лапов, склонив голову, уснул за столом, Иван Фомич незаметно для окружающих сунул ему в карман измятого пиджака десятку. Сунул и, тревожно вобрав в плечи голову, быстро вышел из кафе…

Василий ШАБАЛТАС.

Имеется авторская пометка: “Рассказ правил А. Жаренов”.