НЕ БОЙСЯ НИКОГДА. Роман

Часть первая. Короли города

Глава восьмая. Возвращение Шульца

– Зиг хайль, орлы!

Голый по пояс Шульц, открывший нам дверь, приветственно вскинул вытянутую руку. Его бритый череп гостеприимно оскалился в улыбке.

Слухи о возвращении Шульца – нашего бывшего однокашника, чья семья два года назад переехала жить в Москву, – появились в Новозыбкове еще две недели назад. Говорили, что семья вернулась из-за того, что у Шульца возникли проблемы со столичной милицией. Говорили, что Шульц связался с подозрительными людьми. У Шульца есть связи с немецкими неонацистами. Шульц умеет делать напалм из апельсинового сока. Шульц умеет убивать людей обрывком газеты. Не успев вернуться, он уже стал местной легендой. Ну как после этого не навестить старого приятеля?

Мы прошли в тесную прихожую.

– Проходите, парни, сразу в мою комнату, – говорит сама доброта по имени Шульц. На правом предплечье у доброты выбита зеленоватая жирная свастика, а под левым соском расправил крылья орел Третьего рейха.

Над кроватью Шульца – огромное красно-белое полотнище со свастикой (только – черной), в дверном проеме – турник, на стене красные боксерские перчатки. Поверх шульцевских штанов цвета хаки болтаются спущенные белые подтяжки.

За два года наш бывший одноклассник заметно вытянулся и раздался в плечах.

– Заматерел! – Уважительно отметил Ха.

– Да запарило водку по подворотням хлестать, – усмехнулся Шульц, – а вы тут, смотрю, только этим и занимаетесь.

– Ну, не только, – вяло возразил я.

– Это все можно исправить, – загадочно сказал Шульц.

– И как же? – Полюбопытствовал Шифер, рассматривая несколько белых шнурков, зачем-то прибитых гвоздями к стене.

– Жалок тот, кто в шестнадцать не имеет идеалов, – ответил Шульц, и мы все вчетвером удивленно уставились на него. Подобных речей за Шульцем раньше не водилось.

– Я в Москве с правильными людьми сошелся, – продолжил Шульц, – на многое мне глаза открыли. Но об этом чуть позже. Я хороший фильмец притаранил, молодежный. Наглянем?

Из ящика стола он вытащил видеокассету с каким-то бритым парнем на обложке. «Скины» – гласило название фильма.

– Вникайте, пацаны! – Торжественно сказал Шульц и нажал на «плэй».

На экране веселая компания бритых парней громила желтолицых выходцев из Китая, а те громили их. Когда вожак скинов пытался остаться один в осажденном сотней китайцев сквоте, от его голоса и горящих глаз повеяло тем самым холодком – родом со Сборов, когда наша Ломоноха шла по злым ночным улицам Новозыбкова.

– Вот чем герой отличается от обывателя, – говорил Шульц, не отрывая взгляда от экрана, – он не слушает свои мозги, потому что он знает, что голова человека предназначена, чтобы трястись за его задницу. Поэтому такие, как этот парень, гибнут в бою и уходят не в убогий обывательский раек, а в пирующую Валгаллу.

– Хороший фильмец! – С чувством заявил Ха, когда по экрану поплыли финальные титры.

– А мне все равно свастика не нравится, – сказал Шифер, – у меня дед на войне погиб. Да у нас, у каждого второго, фашики предков загубили.

Шульц терпеливо вздохнул и принялся объяснить нам про символ солнца коловрат, многоплановость его трактовки, про еврейский заговор и засилье нелегальных мигрантов в стране.

– Слышали, – поморщился Шифер, – чай, не в деревне живем. Но вот у меня сосед за стенкой – ветеран войны, Абрам Леонидович. Мировой дед. Он на войне понтонные мосты прокладывал – рассказывал, как работал на плывущих льдинах под обстрелом… Он контужен, осколок под сердцем до сих пор носит – ты вот ему про многозначность свастики расскажи.

– Мне с евреями и чурками говорить не о чем, – процедил Шульц, – у каждого поколения своя война.

– Государство забило на нас большой болт, – продолжал проповедовать Шульц, – мною, например, интересуются лишь милиция и военкомат. Но меня подобрали те, кто надо. И слава Одину, что именно так и произошло…

– А какую музыку у вас там слушают? – Спросил Ха.

– Ой-панк. «Ой» – это приветствие английских работяг. Сейчас зарублю чего-нибудь.

Из колонок кто-то заорал и ударил по примоченным гитарам. Загремели бешеные барабаны.

– Кайф, – сказал Ха.

Через неделю он пришел ко мне в черных, закатанных над военными ботинками, джинсах и черных кожаных подтяжках.

– Шульц в свою команду зовет, у него своя точка, – сказал он, с удовольствием дав рассмотреть свой новый прикид.

– Ой-панк?

– Ясен пень! Пойдешь?

– Не, Ха, – помолчав, сказал я, – не нравится мне его свастика. Не могу пока сказать, чем именно… но не по-нашему это как-то…

– Смотри сам, – сказал Ха, – смотри сам…

Теперь на улицах я все чаще встречал юношей со спущенными подтяжками на штанах хаки – прощаясь друг с другом, они выбрасывали вверх правые руки. Я слышал, что на дискотеках вошло в моду ставить песни группы «Коловрат», а пару дней назад неизвестные до полусмерти избили двух наркобарыг неславянской внешности.

Шульц начал свою борьбу.

С Ха мы теперь виделись редко, один раз я снова пересекся с Шульцем. Он поведал, что собирается возродить традицию Сборов.

– В Москве друг с другом дерутся футбольные фанаты, в провинции бьются район на район. А причина одна и та же – протест против существующего. Мужчина – это воин, сталь, машина для убийства – и только потом он то, что из него пытаются слепить сейчас – снулый потребитель. Даже хиппари кончили 1968 годом в Сорбонне – пытались задушить бюрократов кишками капиталистов. Кстати, славяне находятся в тройке самых воинственных наций в мире. Не знал? Германцы, какие-то черные из Африки – и мы. Боевой дух нужно поддерживать, комераден! Слава России!

А еще я слышал, что кто-то из центровых, недовольных крепнущим авторитетом Шульца, сколотил группировку по образцу западных «антифа». Все те же агрессивные бритые парни, но подтяжки и шнурки у них красные – якобы вылавливают скинов и прессуют их по полной.

– Я в этих разборках уже ни хрена не понимаю, – говорил мне по телефону бухой третий день подряд Павел, – Санек, приезжай ко мне, хоть с тобой наши старые песни попоем!

Внешне невозмутимый Павел-Валера переживал смерть нашей группы болезненнее всех. При первой же возможности он надирался до бессознательности. Родителям оставалось лишь разводить руками.

Шифер добровольно заключил себя под домашний арест. После уроков он торопился домой, не высовывался и на выходных, не звонил сам и не брал трубку. На все мои вопросы делал каменное лицо и отвечал:

– Картина…

Вот уже месяц он что-то рисовал. Что художник пытался воплотить на холсте, оставалось загадкой для всех. Но, судя по полубезумным глазам и вечной бледности Шифера, акт творчества не обходился без наркотического допинга.

Однажды в воскресенье Шифер позвонил мне. Сам.

– Санек! – Голос в трубке дрожал, – приезжай… срочно…

– Что там у тебя? Я ужинаю, между прочим, – недовольно сказал ему я. То, блин, не дозвонишься, а то…

– Санек!!! – Голос взвизгнул от отчаяния, и мне стало не по себе. – Она смотрит на меня… Картина… Она не отпускает меня… Я хочу сбежать, но там клоун…Он сидит под темной лестницей в подъезде… Иногда он стучит в мою дверь… тихо… просит показать Картину… У него белые глаза и клык железный…

– Я сейчас приеду! – Быстро сказал я. – Родаки твои дома?

– Сестра только… я боюсь… за нее…

Я бросил трубку, и телефон затрещал снова – я вздрогнул.

– Здорово, – сказал из трубки Павел.

– Паша, собирайся, срочно к Шиферу, у него, по ходу, передоз или что-то в этом роде…

– Лады, – невозмутимо ответил ничуть не удивившийся Паша и положил трубку.

Мы были у Шифера через полчаса. Но оказалось – опоздали. «Скорая» увезла его пятью минутами раньше. Дверь открыла зареванная мать.

– Что же это делается?.. Что делается?.. Прихожу – вижу, он лежит посреди комнаты. Рядом краски, фломастеры разбросаны. А Лизка, сестра малая, его лицо гуашью разрисовывает. А он – не шелохнется… Только из глаз слезы текут. В руке рулон какой-то бумажный зажат… Я ему – Витя… а он даже губами пошевелить не может, обездвижило всего… Вот «Скорая» так его с этим рулоном и увезла…

В больницу нас к Шиферу не пустили. Сказали, к шести можно можно подойти, если оклемается. Мы пришли к нему вечером. Нелепо прошаркали полиэтиленовыми бахилами по тоскливому больничному коридору, нашли палату №7. Койка Шифера оказалась самой ближней к входной двери. Над больным возвышалась блестящая капельница.

– Ты как? – Выдохнул я, приблизившись.

Шифер открыл глаза.

– Хорошо, что пришли, – он попытался улыбнуться.

– Что с тобой был-то? – Осторожно спросил Паша.

– Химка. Я курил химку и рисовал Картину. Она – лучшая… Не я рисовал ее, а она – мною… Астрал… Я там был… Врубаетесь?

– Какой еще астрал?..

– Мне здесь все ТАК НАДОЕЛО, – Шифер явно устал от разговора и слабел, – я устал… А там – хорошо, потому что все не так… врубаетесь? Сверхчеловеческий мир, холодный, но там – хорошо… потому что – не здесь…

Шифер закрыл глаза. Я кивнул Паше, и мы на цыпочках попятились к выходу. А потом я увидел Картину. Развернутый холст лежал рядом, на больничной тумбочке…

Картина напоминала окно в другое измерение – в окне багровело трехслойное небо, из которого вниз росли острые скалы. Земля под багровым небом была разлинована в черно-белую клетку. Была мягкой и прогибалась под ногами и щупальцами невиданных существ. Существа бежали – очевидно, от того, что тяжело ползло в центре, открыв огромную пасть. А в пасти этой бесстрашно стоял кто-то зеленого цвета, без волос и кожи, со странным удлиненным черепом, храбрый зеленый человечек, инопланетный гость. Его чудесная хламида развевалась под дуновением инобытия, а правую руку он протягивал к нам ладонью вперед. В центре ладони широко распахнулся глаз со сплошным черным зрачком.

Ловец инопланетян Шифер оказался тем, за кем охотился. Чем не сюжет для сопливого голливудского кино…

– Чужой приход – потемки, – сказал Павел.

Мы тихонько вышли, оставив у тумбочки с Картиной пакет с апельсинами.

– Ну что, на автобус? – Предложил я Паше.

– Давай пешком прогуляемся. Чего деньги тратить…

В каком-то из сумеречных дворов нас и захватили врасплох.

– Стоять, вы откуда? – Заорали из подступающей темноты.

– Делаем ноги! – Крикнул Паша. Но опоздал. На нас прыгнули со всех сторон. Я не успел даже выругаться, как лежал лицом в асфальт, а по моему туловищу колотили грубые военные ботинки на толстой подошве. Пару раз ощутимо хрустнули ребра. Я пытался прикрывать голову и лицо руками, но удары достигали и до туда.

– «Только не убейте, твари», – прыгало в голове.

Больше всего я боялся потерять сознание. Время остановилось и превратилось в вечность… Когда они ушли, я еще с минут десять пытался подняться на ноги, сплевывая вместе с кровью остатки зубов. Осколки в деснах царапали щеки. Светлый свитер стал пурпурным.

– Паша?

Я увидел его, лежавшего на асфальте без движения.

– Паша?!!

Он не двигался, а рядом с головой расплывалась черная лужа. Я снова упал на колени и подполз к нему.

– Вставай, брат…

Его ресницы задрожали, он медленно моргнул. Живой…

– Жадность фраеров шгубила, – беззубо прошамкал Павел. И мы заржали с ним так, что в желтых окнах дома напротив замелькали люди. А мы все никак не могли остановиться.

Мы смеялись до слез.

*  *  *

– Сбо-рры!!!

Рев сотни молодых глоток из пятачка света среди темноты. Жители пятиэтажек поблизости спешно задергивают шторы.

Сборы Новозыбкова – обычное увеселительное молодежное мероприятие. Район собирается в условном месте и идет на район, стенка на стенку. Жители самого сильного района – короли. Короли города.

– Алло! Алло!

Телефонный голос струится по зимним заснеженным проводам.

– Алло! Это Виталик Чернышов, одноклассник твой бывший!

Я вспоминаю драку у ДК и толстяка с бритым затылком.

– Рад тебя слышать, Виталь.

– У меня есть тексты для вашей команды!

– Команды больше нет. Полный финиш. Извини.

Но в трубке кричат так, что снег на проводах дымится и сгорает без остатка.

– Дурак! Все нормальные рок-н-роллы стартуют с полного финиша! Слушай!

…Найти бы такую пружину, стальную – из стали,

чтоб сердце заворожила, чтоб нервы – играли,

вскрыть бы такую вену, чтобы весь мир проснулся,

и кровью моей и пеной – мир захлебнулся…

Голос говорит мне о музыкальной точке, оборудованной в бомбоубежище. «Теперь нас только ядерной бомбой достанут, да и то – еще вопрос…»

Я смотрю в темное окно – там, на улице, начал таять снег.

Александр Кудрявцев