ИГОРЬ

ИГОРЬ

Игорь с первого класса был послушным и доверчивым мальчиком. С начала учебы и до последних дней он исправно посещал уроки, не пропускал ни одного. В первом классе ручкой с перьями «звездочка» усердно выводил с нажимом крючки на уроках чистописания. С тех пор у него появилась завидная усидчивость и настойчивость в овладении нау­ками. По прилежанию в дневнике у Игоря стояла неизменная пятерка. По другим дисциплинам оценки были ниже, но на тройки он никогда не сползал. Соседские ребятишки к четырнадцати годам сходили с дорожки, везущей в школу, и начинали усердно прогуливать. Некоторые влюблялись в девчонок, и успеваемость катилась вниз. Игорь не обращал внима­ния ни на какие соблазны и довольно ровно — на «хорошо» и «отлично» — закончил десять классов.

Парень он был упрямый и в достижении цели шел до конца. В июле поехал поступать в Минский политехнический институт. Дали место в общежитии, и Игорь вступил в борьбу за высшее образование. Борьба была непростой: в ней много невидимых и коварных приемов. Приемов в виде взяток, знакомств и указаний сверху парень не ведал, и в борьбе за диплом инженера Игорь проиграл. Он вернулся к себе домой и поступил в строительно-монтажное управление слесарем. Занималась бригада сле­сарей монтажом систем отопления во вновь построенных жилых и произ­водственных зданиях.

Игорь с отвращением крутил газовым ключом гайки на сгонах, на­матывал на резьбу паклю, смазывал ее суриком и вообще делал все, что заставлял бригадир. Бригадир любил свое дело и, проверяя прочность монтажа, причмокивал губами. Он умел все, этот простой русский чело­век Артем Иванович. Если необходимо было, становился за токарный станок, неплохо владел газоэлектросваркой и был настоящим мастером своего дела Кроме любимой работы, у Артема Ивановича был свой дом с шестью сотками земли. В своем доме он благоустроил все: сделал ото­пление, провел местную канализацию в туалет и ванную комнату, пробил скважину и установил водоразборную колонку.

Огород у Артема Ивановича был ухоженным и давал хорошую прибавку к семейному бюджету. Он выращивал все, кроме обычной кар­тошки, помидоров и огурцов, здесь росли кабачки и баклажаны, петрушка и перец. У ступенек, ведущих в дом, свисали гроздья винограда.

Артем Иванович вместе с болезненной женой растили двух худеньких прозрачных девочек.

Игорь проработал в бригаде до весны. Он многому научился, рабо­тал автогеном, варил электросваркой, мог нарезать резьбу леркой и мет­чиком. Но интерес к слесарной работе у Игоря так и не проявился.

Игорю хотелось власти, насыщенной, не однообразной жизни. Од­нообразие к работе убивает творчество, притупляет ум. Игорь был умным парнем, и его натура требовала умной работы.

Весной срочно потребовалось проводить канализацию от строяще­гося завода к коллектору, и Игоря с двумя молодыми ребятами отправили во вновь созданную ударную бригаду. Зарплату установили бешеную, но работать пришлось по двенадцать часов. По ночам Игорю снилось, как он чеканит трубы, набивая раструб бечевкой и замазывая его потом влаж­ным цементом.

Ребята в бригаде были разными, один из них любил выпить. Спе­циалист он был отменный, но после выходного весь дрожал. В рабочие дни пить всем было заказано, если кто срывался, он должен был уйти из коллектива. Парня убрали. Другой, совсем молодой парень, был импотен­том. В армии он облучился и теперь был сексуально беспомощным. Все в бригаде знали об этом и смеялись над ним в открытую, говоря, что надо теперь работать языком. Игорь испытывал к парню жалость, но показать это — значило стать мягкотелым молокососом. «Жестокость — черта ис­тинных мужчин», — гласил неписаный моральный кодекс рабочего кол­лектива. Вскоре Игоря забрали в армию. Была, как заведено, попойка по поводу ухода на службу, где, забыв об армии, много пили, много ели и рассказывали в меру пикантные анекдоты. Потом был плацкартный ва­гон и встреча в танковой части в городе Тамбове. В учебке ребята оказа­лись все одногодки, и поэтому никакой дедовщины не было.

Маршировали по плацу, пели бойкие песни и учили устав да прися­гу. После принятия присяги, в которой ничего торжественного, несмотря на бутафорию со знаменем и автоматами, не было, Игоря отправили в летний лагерь в двадцати километрах от города. Лагерь располагался в сосновом лесу, был огорожен одним рядом колючей проволоки с часовым у входа. Жили солдаты в громадных палатках, где на грубо сколоченных нарах размещалось по сорок человек.

Командир взвода лейтенант Калашников жил за брезентовой пере­городкой. За исключением одежды и обуви, все было общим: мыло и зуб­ная щетка принадлежали всем, посылки съедали скопом за десять минут. Несмотря на то что ежедневно назначался дневальный, грязь в палатке никогда не исчезала.

Занимались в лагере изучением матчасти, ремонтировали танки. Ре­монт состоял обычно в замене траков гусениц. Ходили в одних штанах, днями не влезая в гимнастерку. В палатке пахло потом и стоял неприят­ный запах от нестираных носков и немытых ног. Зимой запах еще больше усиливался, но он уже был привычным, никто и не обращал внимания.

Здесь же ели, стриглись, кормили тараканов. |

В январе к Игорю приехал отец. С лейтенантом Калашниковым на грузовой машине, покрытой брезентом, Игорь встречал седого, постаревшего за год отца. Он чуть сутулился, но в лице были твердость и уве­ренность в себе. Вечером они сидели у Калашникова и пили «Столич­ную». Игорь выпил чуть-чуть и сидел молча. Отец расспрашивал взвод­ного о семье. Калашников был родом из глухой вологодской деревни, он окал, вспоминая мать. Отца у Калашникова не было, он родился «байструком». Жениться не успел — и теперь жил один, не зная своего будуще­го и полностью подчинившись течению военной жизни. Интересов, или, как говорят, хобби у Калашникова не было. Единственное, что он соби­рал, так это деньги. Немного отсылал матери, а остальные откладывал на книжку. За два года после училища он уже скопил четыре «куска».

В отпуск Калашников ездил на родину. Деревня разорялась, свино­ферма выглядела полуразрушенной. Половина домов стояла с заколочен­ными окнами. Нечерноземье умирало и уходило в небытие. Матери неку­да было ехать, она оставалась здесь до последнего. Обо всем этом Калаш­ников рассказывал отцу в длинный морозный вечер в тамбовском лесу.

Игорь вынес баночки с грибами, варенье и другие материны подар­ки однокашникам, и те дружно достали ложки.

Служба у Игоря прошла без всяких приключений. Единственное, что запомнилось, — это вступление в партию. Их, солдат срочной служ­бы Игоря Женова и одессита Алексея Лебедева, долго спрашивали по Ус­таву и Программе КПСС. Они ответили, что такое «демократический централизм», что является высшим органом партии, на многие другие вопросы, и были единогласно приняты. Лебедеву Лешке партбилет нужен был, чтобы после армии поступить в Одессе на торговый флот и пробить­ся в «загранку».

Игорь вступил в КПСС по идейным соображениям. Он изучил до корки историю партии и до конца поверил ее правоте и верности идеалам коммунизма. Ему хотелось быть бойцом передового отряда в борьбе за коммунизм.

Надо сказать, что вступление в КПСС принесло многое, чего Игорь не ожидал.

После армии он подал документы в железнодорожный институт и был принят без осложнений. Перед началом учебы Игоря вызвали в парт­ком института и безоговорочно объявили, что ему предлагается стать ста­ростой курса. Игорь с удовольствием согласился.

Первого сентября в большой лекционной аудитории на виду у сот­ни первокурсников Женову вручили громадный символический ключ от знаний.

«Ну все, — говорили ему ребята, с которыми он поселился в обще­житии. — Считай, институт ты уже закончил».

Осенью Игоря выбрали заместителем секретаря комсомольской ор­ганизации института. Секретарем был парень, только что закончивший вуз. Игорь со всей энергией включился в общественную работу. Учебу не запускал, много читал. Ходил в кино, областной драмтеатр. Известно, что больше всех успевает тот, кто больше всех делает и умеет ценить время. Игорь мог спрессовать время и выжать из отпущенного максимум воз­можного. Он хорошо учился не только по программным предметам, но посещал лекции по живописи и скульптуре. Потом увлекся философией Маркса, Фромма, Хайдеггера и научился мыслить объемно и широко.

На третьем курсе для преподавателей и студентов организовали цикл лекций по вопросам современной политики. Лекции читали журна­листы, аккредитованные при пресс-центре Организации Объединенных Наций. Они много рассказывали о работе этой самой влиятельной меж­дународной организации. После лекций всегда была уйма вопросов. Лек­торы отвечали умно и целенаправленна У Игоря окончательно сформи­ровалось убеждение, что он живет в самой справедливой и самой демо­кратичной стране. И только одно смущало: рабочие и крестьяне стран ка­питализма почему-то не очень стремились к социализму. Но это объясня­лось недостаточной политической образованностью на Западе.

Материалы съездов изучались на политических курсах, а полити­ческие дисциплины были на всех курсах, кроме последнего.

Игорь стал убежденным сторонником коммунистической идеи. По­сле окончания института Игоря выбрали вторым секретарем обкома ком­сомола. Началась работа в идеологии. К работе парень оказался подго­товленным, только две вещи следовало переломать в себе: природную за­стенчивость и косноязычность. Но Игорь Васильевич Женов был упря­мым парнем. После нескольких мероприятий, пионерских слетов и одно и другое неудобства стали исчезать. Он научился говорить без бумажки, а потом самостоятельио изучил риторику, мог без колебаний вступить в любую дискуссию и блестяще проявить себя в ней.

Комсомольская работа — это первая ступенька в партийной иерар­хии. Здесь, как в мастерской или в армии, начинают с побегушек. По заданию руководства обкома партии приходилось организовывать банкеты, вечера и вечеринки. В этом ничего оскорбительного для себя Женов не видел. Жизнь есть жизнь — в ней есть хозяин, есть и подчиненные. Но в том, что ему вскоре предстоит стать хозяином, Игорь не сомневался.

Через три года он стал инструктором промышленно-транспортного oтделa обкома партии. Практического стажа работы в промышленности у парня не было, но это и не нужно. Главной задачей инструктора являлся сбор справочных данных о работе отраслей за каждый квартал и под­готовка итоговых данных для зав. отделом. Кроме этого, в обязанности инструктора входила подготовка отдельных фрагментов доклада для сек­ретарей. Еше через год Игоря вызвали к первому секретарю обкома партии. Первый внимательно посмотрел на парня:

— Поедешь первым секре­тарем горкома в Новогрудск. Вопросы есть?

Вопросов здесь не задавали, здесь только отвечали на них, но Игорь отважился:

— А нынешний первый секретарь Егоров? Что с ним?

— Отправляем на учебу в Академию общественных наук. — Только потом Игорь Васильевич узнал, как Егорова отправляли на учебу.

Егоров сильно запил, причем в горком к девяти утра приходил за­частую под крепким хмельком. Иногда не выходил на работу и в течение нескольких дней мучился запоем. В своем служебном кабинете он держал бутылку коньяка и в течение дня несколько раз прикладывался к ней. Стал он неопрятным, брюки неделями не видели утюга, а на зеленую с пе­тухами рубашку мог напялить синий пиджак.

С ним два раза вели разговор в обкоме, но безрезультатно. Тогда решено было убрать: в партийных органах не снимали.

Вечером горком партии и горисполком с тостами и пожеланиями отмечали проводы своего первого на учебу в Москву, а утром кавалькада машин с милицейской сиреной впереди до трассы провожала Егорова.

До Москвы Егоров не доехал. Его оставили в Брянске и дали спокойную должность руководителя областного центра научно-технической информации.

На следующий день после проводов Егорова состоялся пленум гор­кома КПСС, который единогласно открытым голосованием избрал пер­вым секретарем Женова Игоря Васильевича.

Жить он не захотел в благоустроенном доме и поселился в благо­устроенном коттедже недалеко от центра. Жена Екатерина, с которой он расписался полгода назад, была очень довольна. Работа для нее была ря­дом; она окончила художественное училище и теперь преподавала в худо­жественной школе. Там она поставила себя с первых дней, и директор уже через неделю боялся ее как огня.

На второй день прямо в кабинете Женову стало плохо, и врачи на «скорой помощи» отвезли первого секретаря в больницу. Сделали опе­рацию аппендицита и поместили в отдельной палате.

Больница была старая, в палатах лежало по двенадцать человек, там стоял неприятный запах лекарств, нестираного белья, смешанный с по­том. Все в палатах не помещались, и в коридорах возле стен поставили кровати, на которых лежали больные люди.

Для Игоря Васильевича освободили палату на четверых, и он лежал один. Еду ему приносили из столовой, а главный врач ежедневно навещал первого секретаря, неизменно спрашивая одно и то же: «Как самочувст­вие? Что-нибудь надо?» Игоря Васильевича не смущали особые условия, в которых он оказался.

«Вождю лучший конь и лучшая женщина», — считал Женов. Вы­здоровление прошло успешно: через неделю Женов занимался делом. Ра­ботал он по двенадцать часов в сутки и вопросами занимался не по вер­хушкам, а лез вглубь. Его интересовало состояние коммунальных служб, он вникал в систему торговли. Директор горторга оказался пройдохой и несколько раз пытался предложить Игорю Васильевичу дефицит. Но Же­нов не хотел связываться с мошенником и входить к нему в зависимость. Он категорически отказался от услуг торгаша.

Но быть свободным от сферы обслуживания и торговли первому никак нельзя. Приезжали многочисленные комиссии из обкома, мини­стерств и ведомств, иногда город навещали иностранные делегации. Все это требовало сервиса, коньяка, икры, а достать все это можно только че­рез торгашей. Женов на бюро выразил недоверие директору горторга, на­стоял на снятии того с работы. На его место назначили молодого парня по фамилии Самохвалов.

С Самохваловым проблем в организации приемов не было, тот все понимал с полуслова. Домой Самохвалов тоже организовал пайки из пе­чени треска, куриного паштета и других деликатесов, но делал молодой директор горторга это тактично и с уважением.

Женов не был бездельником и краснобаем. Он честно относился к своим обязанностям. Быть хозяином города значило делать все для его улучшения. В Новогрудске открыли еще один асфальтовый завод, и город на глазах благоустраивался. Совместно с председателем горисполкома Ершовым они задумали и претворили в жизнь строительство прекрасной набережной. В городе создали второе строительно-монтажное управле­ние, а темпы строительства жилья удвоились.

По воскресеньям Игорь Васильевич ходил на рынок а самолично интересовался ценами, покупал овощи и фрукты. Однажды он зашел в за­кусочную и увидел там нечто несуразное.

На следующий день Игорь Васильевич вызвал директора рынка.

— Вы любите пиво?— спросил он у толстого пожилого мужчины.

— Я по кабакам не таскаюсь, — ответил директор.

— Напрасно. Вот вам задание — выпейте кружку пива в закусоч­ной, и вы после этого сами наведете порядок.

Планомерную и уверенную жизнь Женова нарушили только раз.

Второй секретарь горкома комсомола Дубровский подал заявление о выходе из партии по политическим соображениям. Это было ЧП. Дуб­ровского вызвали сначала на собеседование к первому, а затем на бюро.

Дубровский, как и его пушкинский однофамилец, оказался крепким орешком. Он упрямо твердил, что против ленинского учения и социализ­ма ничего не имеет, но не согласен с политикой руководства партии, от­правившего войска в Афганистан и сплошь и рядом нарушающего Устав и Программу партии.

Больше всего он клеймил моральную сторону жизни работников партийных комитетов. Отчасти он оказался прав: второй секретарь из­менял жене и частенько захаживал к симпатичной директрисе ресторана. В городе об этом знали, но молчали. В открытую об этом прямо на бюро в присутствии второго секретаря заявил лишь Дубровский.

— У тебя нет фактов, — парировал второй секретарь.

— У ног не стоял, — согласился Дубровский, — но где ваша со­весть?

Вопрос этот замяли, и Дубровского пытались вразумить, но он сто­ял на своем.

Игорь Васильевич решил еще раз потолковать с бунтарем. На этот раз один на один и без обиняков.

— Послушайте, Дубровский, чего вы добиваетесь, и что хотите до­казать?

— Игорь Васильевич, неужели вы не видите, что вокруг нас ложь. Ложь проникла в партийные структуры и партийные документы и даже в решения партийных съездов. Ложь звучит с экранов телевизоров и со страниц газет и журналов. Ложью пропитана вся наша жизнь. На свет все больше и больше вылезает хитрость, ведь ложь и хитрость — родные се­стры. Ложь — начало безнравственности. Ложь разрушает мораль и соз­дает только иллюзию добродетели. А это еще страшнее, чем цинизм и бесстыдство. На востоке говорят, что если у человека на устах ложь, то в сердце предательство. Знаете, как горят торфяники? Идешь и вдруг про­валиваешься вниз. Партия сейчас горит, как торфяники, и я не хочу и вам не желаю однажды остаться виноватым за все грехи руководителей. Я не хочу провалиться и бесславно погибнуть в торфяной яме. Всюду ложь, а ложь ничего не создает, ложь только разрушает. Она убивает доверие, дружбу, любовь…

Эго истина, Игорь Васильевич, и от этого никуда не уйти. Вы ум­ный человек и должны понять, что партия на грани краха. Ее надо срочно реформировать.

Женов внимательно выслушал Дубровского и отправил его в пси­хиатрическую больницу.

Там дали справку о психическом расстройстве. Партбилет оставили в отделе учета, автоматически по состоянию здоровья Дубровский выхо­дил из рядов КПСС. Но упрямец в течение нескольких лет исправно по почте отправлял в горком партвзносы, а квитанции складывал в конверт.

Он остался порядочным до конца, этот Дубровский. После запрета КПСС остался верен идеалам социализма. До сих пор он убежден, что в крахе партии виноваты партийные функционеры, но не идея равенства, добра и справедливости.

Он работает в Госстрахе. О своем мытарстве в горкоме особенно не распространяется и подвига из этого не делает.

В демократическую круговерть, сколько его ни приглашали, Дуб­ровский не бросился и совесть свою ни на что не променял. Распад СССР считает ошибкой партийных боссов, а Горбачева иначе как «стер­вец» не называет.

Однажды начальник местного отделения КГБ Осипов пришел к первому секретарю горкома и без слов положил на стол маленький листок бумаги. На нем красивым почерком было написано:

«Есть ли у КПСС будущее?

Ответ один — нет!

В настоящее время партия, средний возраст членов которой около пятидесяти лет, прибегает к лихорадочным поискам способов привлече­ния в свои ряды молодежи.

Но если для ИТРовской молодежи стать членом партии — значит иметь шанс на продвижение, то для рабочей молодежи это дает только «право» платить членские взносы.

Позволить свободный допуск ИТРовской молодежи — значило бы сделать окончательно КПСС партией руководящих работников, хотя фак­тически это уже так. Та небольшая часть рабочих служит ширмой для функционеров КПСС. И эта ширма скоро упадет и откроет неблаговидное лицо руководителей партии.

Создание любой параллельной партии означает начало гибели КПСС, поэтому будут приложены все силы к тому, чтобы не допустить ее возникновения.

Гораздо легче создавать партию в легальных условиях, но, по-види­мому, демократические движения будут рождаться в нелегальных муках.

Демократия неизбежна, перемены грядут».

Женов внимательно прочитал листок и поднял голову:

— Откуда?

— Листовка оказалась в почтовом ящике. Нашли таких двенадцать штук. Авторы — мальчишки из девятого класса пятой школы.

«Растет поколение…» — подумал Игорь Васильевич.

— Что думаете делать?

— Вызовем родителей, побеседуем.

— Действуйте.

Новогрудск — город религиозный. Здесь православная, две старо­обрядческие епархии, крупная синагога. Но религиозность такая же, как всюду: истинной убежденности в Бога мало, а вот соблюдение обрядов таких, как Крещение и Пасха, — повсеместное.

Из обкома поступило письмо провести работу по полному учету всех истинно верующих. Их было не так уж много.

О крещении детей коммунистов священники докладывали еже­недельно, и такие данные в горкоме были всегда. Коммунистов пригла­шали на бюро и журили, но большим проступком это не считалось.

Женов бросил партийный актив на выявление религиозных фана­тиков. В течение недели проверяли дома и переписывали биогра­фические данные. Была у Женова мысль переписать ценные иконы, но в иконописи никто не смыслил, и эту затею пришлось бросить.

Истинно верующих в городе оказалось 628 человек. И хотя второй секретарь, непосредственно руководивший сбором данных, настоятельно советовал уменьшить цифру хотя бы вдвое, Женов не шел на искажение данных. Он никогда не приукрашивал действительности и требовал этого от других. За слабую идеологическую работу по искоренению религиоз­ных предрассудков на пленуме обкома имя Женова склоняли несколько раз. Было рекомендовано провести расширенный пленум горкома по во­просу активизации работы среди верующих и членов их семей. Готови­лись к пленуму тщательно. Женов лично беседовал со священниками од­ной и другой епархий. Он серьезно взялся за изучение религии, атеизма — всего того, что связано с Богом. И вдруг с удивлением обнаружил, что христианская мораль и моральный кодекс коммуниста схожи. Он с удив­лением и восхищением вчитывался в строки Библии, поражаясь глубине ее философской направленности. Впервые Женов понял, что жизнеспо­собность церкви в ее корнях, глубоко пущенных в сердца простых людей. Пленум он провел на должном уровне, присутствующий на пленуме сек­ретарь обкома по идеологии дал положительную оценку проделанной ра­боте.

Но после соприкосновения с Богом Женов вдруг понял все ханже­ство своего существования. Ханжество, когда говорят одно, а делают дру­гое, стало главной чертой существующей жизни. Это шло сверху, это ста­ло обычным повседневным делом. Обещали многое — и ничего не дела­лось. Появились многочисленные программы улучшения жизни, но они были фикцией. Продовольственная и жилищная программы были заведо­мой ложью. Ханжество спустилось в повседневный быт. В домоуправле­ниях обещали, например, ремонт квартиры, а делали только видимость ремонта.

Женов не был непорядочным человеком. В этой жизни он честно делал свое дело и всеми силами стремился, чтобы результат был наилуч­шим. Жене он не изменял, а с рождением сына Сергея стал хорошим, примерным семьянином. Работал он много и только в воскресенье уст­раивал себе выходной. Выпивал только по необходимости, когда приез­жало начальство. Жена, довольно властная женщина, держала на своих плечах дом и неоднократно пыталась использовать свое право «первой леди», но всегда получала от Игоря Васильевича жесткий нагоняй.

— Мы сможем пользоваться только теми льготами, которые нам по­ложены. — твердым голосом произносил первый секретарь. — Только так а никак иначе.

По субботам через неделю в горкоме проводили учебу с партийно-хозяйственным активом города. На эту учебу приглашали лекторов из об­ластного общества «Знание». Проводились семинары по вопросам кадро­вой политики партии или о роли общественных организаций. К семина­рам тщательно готовились и докладывали с обязательным чтением цитат из произведений Ленина и Брежнева. Приводились данные из материалов партийных съездов и Пленумов ЦК. Руководителями на таких занятиях были Женов или (в его отсутствие) председатель горисполкома. Обучаю­щиеся были работники горкома и горисполкома, а также руководители крупных предприятий города.

Однажды начальник станции Курлов, готовясь к семинару, поле­нился переписывать страницы из Ленина, а взял и вырезал нужное из 55- томника. Выступление Курлова было содержательным, но конспекта он не сдал. Женов оставил начальника станции после занятий и отобрал тет­радку.

«Кощунство», — произнес первый секретарь.

На бюро Курлову за варварское отношение к произведениям клас­сиков марксизма-ленинизма объявили строгий выговор с занесением в учетную карточку.

Надо сказать, что партийная дисциплина была непременным усло­вием деятельности всех руководителей предприятий, и вызов на бюро возбуждал дрожь в коленках. По всем вопросам обращались к первому секретарю. Жаловаться на пьяницу-мужа или по поводу супружеской из­мены шли в горком и здесь находили самое эффективное разрешение своих проблем. Горком был отцом: он требовал, но и помогал. Женова люди боялись, но и уважали за справедливость и честность.

Осенью 1982 года в город с проверкой работы железнодорожников приехал заведующий отделом транспорта ЦК КПСС. О его приезде извес­тили заранее, позвонил начальник дистанции пути Шитиков. Зав. отделом с начальником отделения железной дороги должны были приехать в ва­гоне «ванька-встанька». Шитиков с председателем профкома Муравье­вым выписали в подшефном колхозе кур и сварили их в винном соусе. На своей базе отдыха наловили свежей рыбы.

Зав. отделом оказался сорокадвухлетним парнем с золотой челю­стью, довольно приятным, простым и общительным. Звали его Вадим Сергеевич.

Пикник устроили у криницы в густом партизанском лесу. Рыба плавала прямо в срубе кринички, и Вадим Сергеевич удивленно спросил:

— Что, она тут все время водится?

— Ага, — сказал Шитиков, и все засмеялись. Смех получился не­тактичным, и Женов попытался сгладить неловкость:

— Всегда будет водиться, когда вы, Вадим Сергеевич, найдете время навестить нас.

Весь вечер у партизанской кринички варили уху, пили русскую водку, закусывали курятиной в винном соусе и пели хорошую песню: «Мы трудную службу сегодня несем вдали от России, вдали от России».

Говорили о политике, о роли партии, о будущем страны. И хоть вы­пили изрядно, на откровенность не пускались. В народе шутили, что Брежневу скоро будут делать операцию для расширения груда — все звезды уже не вмещаются, — рассказывали анекдоты о «Малой земле», «Возрождении» и «Целине», здесь же такое было не принято говорить.

Вечер запомнился надолго, и Женов на долгие годы нашел себе друга в лице Вадима Сергеевича. Бывает, что люди сходятся с первой ми­нуты и начинают симпатизировать друг другу чем дальше, тем больше. Женов и Вадим Сергеевич были одного поколения, и интересы у них во многом совпадали. Оба были довольно неплохо образованы и всесторон­не развиты.

Оба знали толк в живописи и могли часами беседовать об импрес­сионистах, о супрематизме Малевича с его знаменитым «Черным квадра­том». Оба интересовались работами модернистов, а также с увлечением обсуждали картины Сальвадора Дали и Марка Шагала.

Из русских писателей больше всего своим психологизмом нравился Достоевский. В моду входила философия Рериха, и хотя она была пацифистична — а это противоречило боевой позиции — в ней было много привлекательного. И больше всего нравились жизнеутверждающее нача­ло и доброта.

Женов однажды побывал с визитом дружбы в соседнем украинском городе Новгород-Северске. Городок был старинным, с богатой историей. Игорь Васильевич еще раз убедился, что в малых городах живет большая история. Отсюда, с новгород-северской земли, со своей дружиной князь Игорь пошел на половцев. Князь жаждал славы победителя, и ему было наплевать на то, что против общего врага надо было объединяться. 1185 год стал трагедией для Новгород-Северского княжества, когда в битве со степными кочевниками легла вся городская дружина, а князь оказался в плену. Плач Ярославны — это тоска по мужу и сыну, это слезы по всем оставшимся в степи на растерзание диким зверям и воронью. В этом маленьком городке был красивый монастырь с высокими зубчатыми стена­ми и косыми бойницами. Храм был разрушен, и фрески осыпались, толь­ко с высокого потолка смотрела Божья матерь с ребенком. Глаза у матери были полны людской печали. В кельях монахинь ютился дом престаре­лых. В богадельне жили из разных семей, и самое удивительное таилось в том, что больше всего здесь было родителей знатных детей: ученых, ди­ректоров, полковников, то есть тех, которые вполне могли бы и сами со­держать своих отцов и матерей. Больше было старушек, и они, поддержи­вая друг друга, бродили по некошеной траве среди неухоженного мона­стырского сада.

Неизвестно, ругались ли обитатели богадельни между собой, но внешне они были таковы, когда перед вечностью ни ругань, ни склоки уже не касались их тщедушных тел. В них оставалась только душа.

— Немудрено, — сказала Тамара Евсеевна, директор дома престаре­лых, — на каждую из них в день отпущено государством только 46 копе­ек.

«Говорят, цивилизация, а следовательно, и доброта измеряется от­ношением к старикам и детям, подумал Игорь Васильевич. — В Древ­ней Спарте стариков не могли содержать и поэтому убивали. Мы, увы, почти такие же. Наше добро измеряется 46 копейками».

В монастырском саду хорошо думалось, и Игорь Васильевич вспомнил свою мать. Она умерла недавно, и вина перед ней не проходила. В последний год, когда ее парализовало, он редко приезжал в гости, ссылаясь на постоянную за­нятость. Он почти не помогал ей деньгами и вообще мало уделял внима­ния. С властью, увы, пришла черствость и пришла — не скупость, нет, — а равнодушие к бедности других. Исчезла доброта.

Похороны матери были организованы как следует, но Игорю Ва­сильевичу хотелось плакать, а плакать первому секретарю не положено, и комок засохших слез остался в груди. Остался на многие годы.

В ноябре умер Брежнев. Все понимали, что это должно вот-вот произойти, и ждали перемен. Похороны вождя проходили пышно. По указанию сверху во всех трудовых коллективах были организованы тра­урные митинги. В час, когда гроб бросили в яму, в городе ревели сирены гражданской обороны и гудки тепловозов. Ребятишки, отпущенные из школ, бежали, с восторгом крича на всю улицу: «Ура, уроков нет! Бреж­нев умер».

К власти пришел шеф тайной разведки, и порядок в стране стали наводить на глазах. Появилась дешевая «андроповская» водка, но купить ее в обеденный перерыв или рабочее время стало делом невозможным. Сверху шли решительные циркуляры, и Женов требовал их неукосни­тельного выполнения. В городе укрепили милицию, и та в рабочие часы выявляла праздно гуляющих по магазинам, вылавливала в кино. Опозда­ния на работу искоренялись самым решительным образом. Пьянство в рабочее время упало до самой низкой черты.

Это было самое лучшее время для работающих и добросовестных людей. Появился порядок, строго наказывали нерадивых и бездельников. Страна рванула вверх. После смерти Андропова вожжи ослабли, и госу­дарство вернулось к дремотному состоянию.

В сентябре 1984 года Женову позвонил Вадим Сергеевич и пригла­сил отдохнуть на Кавказе. После встречи возле партизанской кринииы они несколько раз встречались в Москве, и дружеские отношения не ут­ратили прежней силы. Вадим Сергеевич помог транспортными строите­лями, и Новогрудск получил прекрасный Дворец культуры и несколько пятиэтажных крупнопанельных домов. Игорь Васильевич никогда не был на Кавказе и поэтому с удовольствием согласился. Они приземлились в Минеральных Водах, а там их встречал на «Волге» первый секретарь эль­брусского райкома Постышев. Он был стрижен «под ежик» и седые среди черных волосики придавали удивительную схожесть с известным хирур­гом Федоровым. Они приехали на вновь построенную дачу вблизи Чегета. Дача была на берегу Баксана среди сосновых деревьев. Воздух, жур­чание горной реки успокаивали нервы. Комнаты были на двоих, и крас­ные перины среди белых простыней резали глаз. Двери были сделаны из сосны, а узоры отделаны мореным дубом.

Роскошные ванны, отделанные желтой плиткой, всюду на полу паркет. Женов впервые видел такую роскошь. Мебель была подобрана тщательно, и глубокие кресла позволяли откидываться до полного удоб­ного положения. Постышев постарался на славу. После дороги гости paзогрелись в сауне. Потом был ужин с икрой, шашлыком и горой фруктов. Сюрпризом оказались две женщины из санатория «Дубовая роща». Они были учительницами, имели благополучные семьи, но желание, чтобы «не сгорели» путевки, было превыше всего. Санаторий был рядом, и По­стышев попросил главного врача подобрать для гостей пару чистых и не­ извращенных дам. Главный врач рекомендовал этих двух: Лиду и Таню. Женщины клюнули на возможность провести время с большими на­чальниками в экзотическом месте.

Лида была длинноногая с сиреневыми волосами и большими голу­быми глазами. Она всем громко восхищалась и закатывала глаза от удо­вольствия. Другая, пониже ростом, с распущенными светлыми волосами, была более спокойна. За беседой она кривила и делала губы бантиком, и это смотрелось довольно завлекательно.

За столом, когда все было готово, Постышев предложил: «Давайте как русские люди выпьем по полной».

«Как советские люди, — подумалось Игорю Васильевичу, — рус­ские не пили до дна».

После рюмки женщины раскрепостились и стали похожи на обыч­ных вертушек.

Обслуживала компанию официантка дачи по имени Люба. В ней было что-то кабардинское, удлиненное лицо, скулы и карие глаза усили­вали схожесть. Она была хрупка и тонка, как Бэлла из лермонтовского «Героя нашего времени».

Вынося грязную посуду, Люба упала. «Какая неуклюжая», — про­изнес Постышев.

Люба исчезла, и оставшееся время их обслуживала молчаливая тол­стушка по имени Ирина.

На даче в холле стоял проигрыватель, и после нескольких рюмок можно было потанцевать. Включили диск «Ночное метро» на слова Н. Зиновьева. Зазвучала песня «Мастер и Маргарита» в исполнении И. Николаева. Лида от удовольствия не переставала закатывать глаза.

Потом Игорь Васильевич узнал, что у Лиды дочь-школьница и муж бригадир строительной бригады, а у Тани двое сыновей и муж бригадир в автопарке. Им было скучно с рабочими мужьями, хотелось красивой ин­теллигентной жизни, и партийные работники казались принцами из этой жизни.

Утром женщин увезли на «рафике». Из окон дачи Женов наблюдал, как дамы весело впрыгивали в синий «рафик» и водитель, сидя боком от женшин. увез их за ворота.

— Ну и шваль ты нам приволок, — сказал за завтраком Постышеву Вадим Сергеевич.

— Свеженьких хотелось, — оправдывался Постышев.

— К черту таких свеженьких. Проститутки хоть за деньги ложатся, а эти от скуки. Тошно.

И добавил с горечью:

— Русская баба совсем стала дешевой.

Днем Постышев сводил их к нарзанному источнику. Они сидели на скамейке, смотрели как булькают пузырьки в прозрачной воде. Было спо­койно и хорошо. Ничего тревожного впереди не маячило, и жизнь была от этого простой и накатанной. С гор спускались двое молодых ребят с косами. Было уже жарко, и они закончили свою работу. Косить начинали по росе и к обеду заканчивали.

Игорь Васильевич спросил, где они работали, ребята показали на склон горы, где, как орденские ленточки, виднелись два участка.

«Туда только подняться хватило бы сил, не то что косить», — по­думалось Женову.

На следующее утро Постышев заказал вертолет, и они поднялись к снежной шапке Эльбруса. Яркое солнце отражалось в снегу так, что было больно глазам. Вид сверху был замечательный, возникло желание остать­ся здесь навсегда. Снежные вершины и журчание горных рек придавали особую прелесть окружающему. Женов впервые видел такую красоту.

После недельного отдыха они улетели в Москву. Прощаясь, Вадим Сергеевич сказал: «Скоро у нас произойдут большие перемены. Тебе надо перебраться в Москву».

Перемены не заставили себя ждать. Состоялся апрельский 1985 го­да Пленум ЦК КПСС, и все вздохнули с облегчением. К власти пришел лидер, которого все полюбили. Приятный, обаятельный, с очаровываю­щей улыбкой, Горбачев на первой встрече с партийно-хозяйственным ак­тивом Ленинграда поразил всех эрудицией и умением блестяще вступать в контакт с аудиторией. Потом были поездки по стране и обещания, обе­щания, обещания…

Антиалкогольная программа и ее силовое внедрение ввергли стра­ну в шоковое состояние. Кампания по борьбе с пьянством провалилась, это было очевидно, но руководство страны упрямо гнуло свою глупую линию. Вырубались виноградники, а среди простого люда расцветало са­могоноварение. Безалкогольные свадьбы стали предметом для насмешек. А что такое похороны без христианского обеда с тремя рюмками? А де­вять и сорок дней? Разве возможны они без рюмки? Русь, с давних лет почитавшая крепкие хмельные напитки, перешла на тайное потребление самогона, одеколона и всяких прочих растворителей. Начались тайные вечера при закрытых дверях и выключенных телефонах. Пришло указание из обкома партии о строгом контроле за соблюдением антиалкогольного законодательства хозяйственными руководителями.

Для начала в системе политической учебы провели испытание ди­ректоров и начальников. Экзамены по закону о борьбе с пьянством и ал­коголизмом принимали Женов и прокурор города. Были билеты, были бумажки с карандашами, — все выглядело солидно, как на выпускном экзамене в институте. Затем провели пленум ГК, где решено было за­крыть два из оставшихся трех винно-водочных магазина. Организовали проверку состояния руководителей после праздников.

«Рыба гниет с головы, — говорил Игорь Васильевич. — А чтобы не допустить гниения, голову надо сохранить».

Аппарат горкома, как опричники, рыскали по предприятиям, выис­кивая напившихся.

В апреле грянула чернобыльская беда. 29 апреля Новогрудск на­крыло дождем, и с ним выпали радиоактивный йод, цезий, стронций, плу­тоний…

Первого мая к Женову в кабинет вошли командир воинской части и начальник химической службы.

«Игорь Васильевич, в городе высокая радиоактивность. Их доза превышает норму в восемнадцать раз. Отмените демонстрацию».

Женов связался с обкомом и доложил об услышанном.

«Не паникуйте, — был ответ, — и не вздумайте сорвать такое по­литическое мероприятие, как демонстрация. За такие вещи снимают с ра­боты, и вы это знаете не хуже меня».

День был жарким. В колоннах младших классов мальчики и девоч­ки в коротких штанишках и юбочках размахивали красными флажками. Люди радовались празднику и пели здравицы в честь партии и правитель­ства. Потом многие уехали на пляж отдыхать. После праздника люди, почуяв недоброе, стали увозить детей. Многие уезжали семьями. Женов со­брал партийно-хозяйственный актив и предупредил, что уезжающие ком­мунисты будут расцениваться как предатели и исключаться из рядов КПСС.

— Ничего страшного в городе нет. Я лично обещаю не уезжать даже в отпуск и не вывозить жену и сына.

Он был верен своему обещанию, жена и сын даже в отпуск и кани­кулы оставались с ним.

Несколько коммунистов, покинувших, несмотря на предупрежде­ние, город, исключили из рядов КПСС. Но поток беженцев нарастал и бо­роться с ним стало невозможно. В прессе начали мелькать статьи о ра­диоактивном загрязнении Новогрудска. Люди стали говорить о том, что первый секретарь умышленно скрывает правду. На него стали указывать пальцем. Женов позвонил Вадиму Сергеевичу, тот организовал переезд в Москву.

Вадим Сергеевич стал президентом одной из бирж, а Женов его по­мощником.

В условиях тотального дефицита биржа набирала темп, зарабаты­вала деньги. В стране всего не хватало. Биржа скупала металл, строи­тельные материалы, станки, оборудование у одних предприятий и с соот­ветствующей наценкой продавала другим.

Некоторые биржи делали большие накрутки, хватали куш и свора­чивались.

Вадим Сергеевич был против такой грабительской продажи, и это создало авторитет фирме. С биржей захотели иметь дело многие крупные предприятия. Появились постоянные клиенты, и дело неуклонно шло в гору. На первых демократических выборах выставили своего кандидата. Им, естественно, стал Вадим Сергеевич. Из средств биржи выделили круглую сумму для проведения кампании.

Руководителем избирательного штаба стал Женов. Он собрал пяте­рых сотрудников и сказал: «Все средства хороши. Денег не жалеть, но результат должен быть только один — победа».

В двух типографиях были заказаны листовки и афиши. Листовки разносили по почтовым ящикам, вкладывали в каждый на территории из­бирательного округа. Афиши расклеивали в самых людных местах. А по­том начались встречи с избирателями. На встречах было несколько кан­дидатов, и все они излагали свои взгляды. Взгляды были критическими, программы никто не излагал, да ее и не было ни у кого. В этих выборах верх брали те, кто больше других клеймил партию и советскую власть.

В таких условиях у Вадима Сергеевича шансов было немного.

И тогда Женов направил избирательную кампанию по американ­скому пути. Он стал дарить: институту — компьютер, училищу — музы­кальный центр, предприятиям — металл и строительные материалы. Со­перники Вадима Сергеевича всполошились и начали писать протесты в избирательную комиссию.

Пришло приглашение на заседание комиссии. В комиссии было семь человек, они с неприязнью смотрели на бывшего партийного работ­ника. Но Вадим Сергеевич за все заседание не произнес ни одного слова. За него говорил адвокат. Говорил аргументировано и убедительно: «Ма­териальная помощь, оказанная предприятиям и учреждениям, должна расцениваться как благотворительность. Во всём цивилизованном мире благотворительность считается благородным делом и является добро­вольным распределением материальных благ между богатыми и необес­печенными…»

Адвокат долго говорил об избирательных кампаниях в США и Ев­ропе и наконец сделал окончательный вывод, что Вадим Сергеевич пер­вый начал кампанию по западным образцам, и за это должен быть отме­чен. На заседании присутствовали несколько корреспондентов, и они да­ли речь адвоката целиком.

Избирательная комиссия не нашла нарушений, а газеты создали хо­рошую рекламу.

Адвоката нашел Женов. Он же нанес и последний удар. Наиболее нуждающимся избирателям были выданы продовольственные пайки. В день выборов Вадим Сергеевич и Женов уехали на дачу.

Светило солнце, и зелень радовалась жизни, а двое усталых муж­чин сидели в креслах, откинувшись в изнеможении, и ждали звонка. Молчали, потому, что без слов понимали друг друга. Звонок раздался поздно ночью: «Победа!»

Вадим Сергеевич открыл бутылку армянского коньяка, налил по рюмке и сказал: «Спасибо, друг». Женов кивнул головой и выпил.

Окунувшись в депутатские дела, Вадим Сергеевич формально ушел из биржи, и теперь ее президентом был назначен Женов.

Игорь Васильевич оказался хорошим коммерсантом. Дела шли по нарастающей, но самым выгодным делом теперь вырисовывалась прода­жа компьютерной техники.

Россия здесь отстала на несколько десятков лет, и многочисленные кооперативы, фирмы и государственные предприятия ощущали компью­терный голод. Вадим Сергеевич, используя свои депутатские возможно­сти, сделал визу, и Женов выехал в Берлин.

Немецкие вагоны были тесноватыми, но чистыми и ухоженными. Обслуживали их русские проводники, наглые и слегка подвыпившие. Они забрали билеты, раздали постели и закрылись в своем купе продолжать пьянку.

Игорь Васильевич перекусил и лег спать. Бессонницы он не знал, поэтому не слышал, как в купе тихонько постучали, а потом осторожно открыли.

На полу стоял пакет с едой, его вытрясли, но ничего ценного для себя не увидели. Под утро Женов вышел в туалет, а потом заглянул в тамбур. Двое молодых ребят стояли у открытых дверей вагона и курили.

Они насторожились, один из них полез в карман. Женов зевнул и пошел в свое купе. Он увидел на полу разбросанные вещи, удивился, но, ничего не заподозрив, снова сложил пакет. Во второй раз его разбудили громкие голоса.

Он оделся и вышел в проход. Вагон бурно обсуждал чрезвычайное событие. Оказывается, двое молодых ребят ночью ограбили пьяных про­водников и, приказав им молчать, прошлись по всем купе.

Взяли они, где нашли, деньги. Вещи не брали, понимая, что из-за вещей легко загреметь в казенный дом.

«Началось, — подумал Женов. — Скоро преступность захлестнет нас». В Берлин он приехал хмурым утром. Город был мрачным и строгим. Он устроился в центре Берлина возле Адександрплатц. Отель стоял на берегу реки, одетой в гранит. Место было относительно тихим, только полицейские сирены иногда рвали тишину. Игорь Васильевич заказал одноместный номер, уплатил за него и получил ключ. В лифте поднялся на третий этаж. Свет автоматически включился, когда Женов подошел к своему номеру. Он открыл дверь и вошел, свет в коридоре погас. Номер был небольшим, но очень уютным и чистым. Игорь Васильевич помылся в ванной, оделся потеплее и пошел в ресторан. Ресторанов в отеле было два, он нашел один из них на втором этаже. При подходе к ресторану дверь раздвинулась, и перед Женовым открылось уютное помещение с мебелью из мореного дуба. Он сел, официант сразу же оказался у стола. Игорь Васильевич заказал салат, сосиски и пиво. Сосиски были вкусны­ми, он съел их с громадным аппетитом, потом выпил пиво, поразившее своей свежестью и вкусом.

Делами он должен был заняться завтра: так было условлено по те­лефону. Чтобы занять время, Игорь Васильевич решил прогуляться.

Он перешел по мосту на другую сторону реки и двинулся в сторону телевизионной вышки с шаром. Это был символ Берлина, вышка стояла на Александрплатц.

Проходя мимо старинных готических соборов, возле каждого из которых останавливался Игорь Васильевич, мимо многочисленных кафе и ресторанчиков, где рассудительно отдыхали берлинцы, он вышел на широкую площадь.

На плошали не было свободного места. В этот день здесь собрались хиппи, панки и еще какие-то разукрашенные и небрежно одетые люди. Среди молодежи было несколько довольно пожилых мужчин, с которыми юность осталась навсегда. Люди разложились прямо на асфальте, здесь же лежали бутерброды и бутылки кока-колы. Бутербродами они кормили бродив­ших здесь собак. На самодельной сцене сменялись самодеятельные ан­самбли. Люди слушали друг друга, пили, ели и совсем не интересовались политикой, экономикой, бизнесом.

«От жира бесятся», — подумал Женов.

Он прошел через толпу сидящих молодых людей и не спеша дви­нулся к Бранденбургским воротам.

Улица Унтер ден Линден отвечала своему названию. Посреди ули­цы шла аллея с пешеходной дорожкой в центре, по обе стороны аллеи проезжая часть. Игорь Васильевич пешком прошел всю улицу и вышел к Бранденбургским воротам. Возле известной всему миру достопримечательности стихийно вырос рынок. Здесь продавали советское обмундиро­вание от рядового до генеральского. В торг были пущены красные знаме­на, значки, ордена и медали.

Продавали турки, полиция пыталась их выдворить, но рынок не только не уменьшался, а наоборот, вырастал.

Вместе с советским имуществом турки предлагали пестрые нацио­нальные ковры и цветастые платки.

Женов покачал головой и двинул вправо. Там возвышалось мрач­ное здание рейхстага, так и не восстановленного после войны. Игорь Ва­сильевич долго стоял возле известного по фильмам сооружения, а потом пошел в сторону запада.

Западный Берлин утопал в изобилии. На каждом шагу были мага­зины, в них было все.

Впервые Женов увидел, что такое перепроизводство.

У дверей многих магазинов висели написанные от руки объявле­ния: «В последние дни месяца цены снижены на 30%», — в другом ма­газине — на 40%.

Одно удивило Игоря Васильевича, — цены сплошь состояли из де­вяток. Видеокамера «Сони», например, стоила 999 марок.

Женов не удержался и спросил об этом у владельца небольшого ма­газина.

«По двум причинам, — ответил немец, — во-первых, это уход от более высокого налога, а во-вторых, психологический эффект. Тысяча марок — много, а девятьсот девяносто девять — не очень».

Женов усмехнулся, подивившись немецкой мудрости, поблагода­рил собеседника и пошел дальше.

Назад он возвращался в метро. Метро располагалось чуть ниже по­верхности земли. Он спустился вниз, купил у автомата билет и за двад­цать минут добрался до Александрплаца. Здесь при выходе из метро в ки­оске купил пластиковую телефонную карточку Возле отеля вошел в те­лефонную будку, на полочке лежали две книги с индексами.

«Цивилизация, — подумал Женов. — У нас бы давно разорвали на клочки».

Игорь Васильевич набрал номер России, код Москвы и телефон Вадима Сергеевича. Хозяин поднял трубку.

— Я считаю, что нам надо удвоить планируемую поставку, — ска­зал Женов, — здесь надежные поставщики.

— Согласен, — тотчас же произнес Вадим Сергеевич.

На следующий день Женов заключил контракт на поставку двух тысяч компьютеров. Двенадцать процентов скидки за оптовую покупку были дополнением к выгоде. Немцы точно в срок поставили продукцию, и биржа реализовала ее мгновенно. Контракт был пролонгирован, и снова получена прибыль. За год биржа получила четыреста процентов прибыли.

Полученную прибыль Вадим Сергеевич заставил перевести в дол­лары. В стране ожидалась инфляция, курс доллара должен был подняться в несколько десятков раз. Вадим Сергеевич не ошибся.

В 1992 году грянули гайдаровские реформы. Биржа оказалась не­поворотливым учреждением, выгодно стало заниматься банковским де­лом. Оперативно продали все запасы в открыли банк.

Банковские проценты позволяли накапливать сверхприбыли, льготное налогообложение обеспечивал Вадим Сергеевич. Однажды ут­ром Женову позвонили по телефону и попросили назначить конфиденци­альную встречу.

Он назвал восемнадцать часов.

Ровно в указанное время в кабинет вошли двое молодых мужчин.

Один из них, кавказского вида, предложил сотрудничество.

— Не нуждаемся, — резко ответил Женов.

— Не надо торопиться. Подумайте, обсудите. Предложение стоя­щее: у вас деньги, — у нас сила.

Они ушли. а Женов позвонил Вадиму Сергеевичу. Тот сразу же приехал.

— Нам не нужна грязь, — категорически отвергал предложение Игорь Васильевич. — Никогда с преступниками дело не имел и не хочу иметь.

Вадим Сергеевич подождал, пока у Женова выйдет пар.

— Видишь ли, дорогой, — начал он, когда Игорь Васильевич успо­коился. — Эмоции хороши в любви, но не в бизнесе. Сращивание силы с капиталом — то что сейчас происходит повсеместно, начиная с прави­тельства, и мы здесь далеко не первые. Пойми, зачем организованной преступности и растущему в России бизнесу воевать? Противостояние принесет вред и тем и этим, а объединение позволит стать сильнее. А си­ла в капитализме должна быть, и сила немалая.

Кавказца включили в совет банка, и он активно обсуждал все про­блемы.

Но кроме видимой деятельности, Шамиль (так звали кавказца) за­нимался наркобизнесом.

Дело было супер выгодным, но Женов сам в это дело не влезал, лишь финансировал Шамиля.

Вначале дела у кавказца шли как нельзя лучше, но потом Брянская таможня конфисковала крупную партию товара. Не успели опомниться, как на той же таможне забрали непродекларированный миллион долла­ров, провозимых в Германию для закупки автомашин.

Удар был настолько сильным, что Женов не выдержал и накричал на Шамиля.

— Ладно, будут тебе деньги в Германии, — пообещал кавказец. — Есть там церквушка, где одной старины на миллион наберется.

— Ошалел, подлец, — сказал Вадим Сергеевич. Ты с ним поез­жай и проконтролируй, а то он нам весь авторитет подпортит своими азиатскими выходками. Если газеты пронюхают, считай, банку конец.

Женов с Шамилем приехал в Берлин, переехали на вокзал Шарлотенбург и купили билеты на комфортабельный поезд «Интерсити»

Поезд состоял из двадцати коротких вагонов, в каждом из которых было пять купе, на два человека каждое. В купе был санузел, душ. На сто­лике стояла кока-кола, а в вазе лежали апельсины и бананы. Белье было хрустяще белым, возле подушек лежали презервативы.

— Фу, гадость, — сказал Шамиль и швырнул презервативы в туа­лет. — Никогда не пользовался этой резиной. Работать с ним, это все рав­но что мед через стекло лизать.

— И не прихватывал?

— Прихватывал, и не раз. Триппером обзаводился раз пять, а сифи­лисом один. Но каждый раз деньги быстро вылечивали. Большие деньги лечат все.

«Кроме глупости», — подумал Игорь Васильевич и пошел в душ. Он вымылся и с удовольствием вытянулся на чистом белье. В Мюнхен они прибыли в шесть утра, поезд постоял на платформе, ожидая, пока пассажиры позавтракают в вагоне-ресторане.

Здесь был шведский стол, все продукты находились в маленьких пакетах. Женов с Шамилем съели сметану, сосиски, выпили кофе и после этого покинули поезд.

Устроились они в отеле вокзала. Отель был четырехзвездочный, со­лидный. К вечеру в номер пришли помощники Шамиля. Один из них был угрюмым и лысоватым. Над левой бровью синел шрам, бесцветные глаза смотрели в никуда. Шамиль называл его Могилой. Второй оказался води­телем. Водитель был одет в черную куртку и смотрелся крепким и нака­ченным молодцом. Стрижка у него была короткой, лицо прыщеватое.

«Ну и рожи», — подумал Женов.

— Готовы? — спросил Шамиль.

Угрюмый кивнул головой.

Они вышли на улицу, сели в «Мерседес-600» и отправились на ок­раину города.

Проезжая мимо площади, Женов с особым вниманием разглядывал громадные скульптуры в стиле модернизма. Впереди показались соору­жения олимпийского комплекса. Машина проехала мимо стадиона, свер­нула влево и остановилась.

Впереди стояла небольшая красивая церковь. Луковки блестели на солнце и радовали глаз истинно русской красотой. Среди готики и модер­низма исконно русский уголок вызвал горячий прилив любви и гордости.

Шамиль с Угрюмым вошли в церковь, Женов с водителем остались в машине. Возле алтаря молился седовласый священник.

— Отец, оторвись. Дело есть, — прервал Шамиль, Священник не оборачивался, закончил молитву, поднялся с колен.

— Слушаю, сыны мои, — подошел он к вошедшим.

— Поговорить надо, — предложил Шамиль.

Они прошли в комнату священника, там отец Тимофей сел за стол, а Шамиль с Угрюмым остались стоять.

— Пора делиться, — приступил к делу Шамиль. — У тебя здесь старнны на два «лимона» зеленых. Половина тебе, другая — нам.

Отец Тимофей долго смотрел на грабителей, а потом сказал: «Вы люди антихриста, и вас надо упрятать в острог». Он нажал на кнопку си­гнализации.

Угрюмый выхватил пистолет и несколько раз выстрелил в священ­ника. Отец Тимофей сполз на пол.

Шамиль с Могилой выскочили на улицу, бросились к машине. Они едва успели вскочить в «мерседес», как со всех сторон заревели сирены и несколько полицейских машин окружили банду.

Александр Стальмахов (А. Стэлла)